Что, хитон намочил? Ну, ударь меня, Диомедик, ударь! Ударь, Собака этолийская!
Дурная Собака это обидно. А этолийская еще хуже. За такое полагается обижаться. Обижаться и морду бить!
Меня тянут за руку. Сфенел? Да, это он. Капанид помнит правило: взрослый не может тронуть маленького. Не может если тот не начнет первый. А вот тогда
Смех презрительный, обидный. Алкмеон смотрит прямо на меня, дергает губой своей заячьей (во урод!), рука подбрасывает меч
Р-раз!
Плюнь на этого засранца, брат! Что он, что его отец!..
Чернота плещет в глаза. Они Они не смеют говорить о папе!
Амфилох тоже смеется еще гаже, еще обидней. Смеется, щерится.
Эти этолийские недоноски только коз могут портить! Что, Диомедик, твой папочка небось всех козлов в Калидоне разом заменял? Потому и мамочка твоя не выдержала сдохла?
Мама!!!
Река шумит совсем рядом, тихая, спокойная. Странно, я не могу ее увидеть. Только плеск и легкий теплый ветерок.
Тихо-тихо.
Тихо
Река совсем близко, только шагни, только вдохни поглубже свежий прозрачный воздух
Плещет, плещет
Держите! Держите!
Кого держать?
Рука сама собой сжалась в кулак, дернулась наугад, не глядя
Тидид!!!
Остановил не голос глаза. Никогда у моего друга Сфенела Капанида не было такого взгляда.
Тидид Ты Не надо!
И тут я опомнился. Опомнился, удивился. И сразу же захотелось спросить: «Почему?». И не одно «почему» много.
Почему так болит рука? И палец?..
Почему Капанид держит меня и не за локоть, не за плечо за горло, боевым захватом, который нам обоим показал дядя Эгиалей? Почему Ферсандр Ну, это я потом узнаю. Но вот почему Амфилох?..
Ж-жив? Он ж-жив?
Странно, я никогда не слышал, чтобы зазнайка Алкмеон заикался! Я никогда не видел
Видел! Такое лицо было у соседского мальчика, которого в прошлом году взял к себе Гадес. Мальчика звали Эгиох
Т-ты! Этолийская сволочь! Ты убил его! Убил!
Кто убил? Кого? Я настолько удивляюсь, что даже забываю обидеться.
Да позовите кого-нибудь, позовите! Эй, сюда! Отец! Папа-а-а!
Антистрофа-I
Я не понимаю. Я ничего не понимаю.
Когда они собираются вместе папа, дядя Капаней и дядя Полиник, горница (большая, на стенах рисунки птички красные и желтые) сразу же становится маленькой. Дядя Полиник садится в левое кресло, папа в правое, а дядя Капаней на скамью. Обычно он смеется и говорит, что подходящее кресло для него еще не сработали. Но сегодня он не смеется.
Не смеется и дядя Эгиалей. Он четвертый. Кресла ему не досталось, скамьи тоже. Это неправильно! Дядя Эгиалей сын дедушки Адраста. Мой дедушка ванакт, а дядя будущий ванакт. Когда он приходит, ему уступают лучшее кресло. И ковер стелют. Но сегодня он не сидит, а стоит. Стоит и ходит, от двери к окошку, назад, снова к двери. И почему-то не обижается, что все сидят!
Я пятый, тоже сижу. В уголке, прямо на старой шкуре. Волчьей. Она сыпется, ее, наверно, скоро выбросят
Говорит папа. Нехотя, словно у него что-то болит. Говорит ни на кого не смотрит.
Его оскорбили. Я убивал за меньшее
«Его» это меня. Я молчу. Мне страшно? Нет, не страшно. Но
Ты же знаешь Амфиарая, Ойнид! Отец с ним и так на ножах, негромко бросает дядя Эгиалей, отворачиваясь к окошку.
Интересно, что он там увидел?
Если его мальчишка умрет
«Мальчишка» это Амфилох. Он лежит дома. Он умирает. Это сказал дядя Эгиалей.
Ну и Кербер с ним! Отец встает, машет рукой: Уедем отсюда к хароньей бабушке!
Ойнид!
У дяди Капанея очень громкий голос. У дядя Капанея очень широкая ладонь. Широкая, тяжелая. Когда он кладет мне ее на плечо, я едва стою на ногах. Но папа сильный. Ему ладонь дяди Капанея нипочем.
Правда, харонью бабушку он больше не поминает. А я и не знал, что у Харона есть бабушка. Старая, наверное.
Та ладно вам! Ну, потрались
Дядя Полиник всегда говорит очень тихо. Он всегда грустный. Я знаю, почему он грустный! Его выгнал из дому собственный брат. Он плохой. Его зовут Этеокл. А дядю Полиника его папа проклял (его папу Эдипом зовут, он тоже очень плохой так все говорят). Но это ничего. Мой дедушка Ойней тоже проклял папу. И папа не огорчается. То есть не очень огорчается.
Дедушка Ойней плохой! Он даже не хочет пригласить меня в гости. И видеть не хочет!