Сон ещё одолевает меня, я весь в сонном, зыбком и призрачном мире, который жалко покидать. Я закрываю глаза, зарываюсь лицом в мягкую подушку, живо ощущая всю её мягкость. Но громче слышатся голоса, всё дальше уплывает, неуловимее становится сонный призрачный мир.
Я опять открываю глаза и вижу молодого своего отца. Он стоит надо мною, большой и бодрый, ласково треплет мой лоб большой загорелой рукой. Я беру его руку и ощущаю запах душистого сена, вероятно он только что кормил сеном скотину во хлеве.
Вставай, вставай, Серый!
И я просыпаюсь в том мире своего детства, (который мне снится сознание, вернее подсознание, подсказывает мне, что реальность не такова, что я уже вырос и что отца давно нет рядом, но хочется вернуться в далёкое в то моё детство, вспоминаемое мной, как я думаю).
И я просыпаюсь совсем. Чувство радости жизни, яркого летнего утра во всей полноте охватывает меня. Я одеваюсь торопливо и, стуча бурыми от загара ногами по дощатому полу, выбегаю на улицу.
Солнце высоко. Под зелёной развесистой берёзой лежит на траве серебристая роса. В тени по-утреннему прохладно, свежо, и ступни ног ощущают прохладу, а на крыльце уж по-полуденному начинает припекать, телу тепло. (Очевидно, одеяло открыло ноги, а тело укрытое было в тепле под ним). Меж ветвей дерева широкая, искусно наведённая за ночь паутина, вся серебряная от капелек росы, отчётливо, каждой ниточкой выделяется на фоне густой тёмно-зелёной листвы. В небе ни облачка, синева бездонная; и ни единый лист не двинется, тихое безветрие.
Вдруг, неожиданно, я оказываюсь, в загороди из растущих камышей, на берегу реки, холодная прозрачная вода холодит мне ноги. Я брожу по мягкому песочку выискивая на мелководье мелькающих рыбок, пятнистых пескарей. Вот, один застыл в песчаной ямке, и я подвел к нему руки и зажал его в ладонях вместе с песком, ощущая, как пескарик затрепыхался в пригоршне, вытащенный из воды; на берегу он отпущен был в банку с водой.
Глянул вдаль. На лугу, за лозовыми кустами, движутся девки и бабы в цветных сарафанах, в белых и красных платках. Поматывая подолами платьев, они ходят по лугу с граблями переворачивают сено, сгребают в копны и накладывают в возы, возле которых мужики весело подшучивают и громко смеются все.
На другом берегу, более высоком, за ольховыми деревьями, свисающими ветвями с небольшого обрыва в воду, светло-зелёным морем поднимаясь по холму, ходит и колышется рожь. Солнце стоит высоко и печёт. В обеднённом, скошенном лугу, с медовым запахом сена, неутомимо и неустанно звенят кузнечики. Звон их удивительно сливается с глубокой синевой и недвижностью сухого июльского дня.
На старой телеге, наверху, подоткнув сарафан, в голубеньком, спустившемся на шею платке, сверкая на солнце рыжими волосами, топчет сено молодая Анютка: широко раскидывая руки, она принимает охапки, которые ей подаёт снизу дед-Андрон. Дед-Андрон, с берёзовыми вилами, как раздвоенная ветка дерева, неспешно втыкает деревянные рожки вил в сухое пахучее сено, и, кряхтя, осыпая себя дождём сухих травинок, подаёт сена. В его путанных седых волосах, в серой жидкой бородке висят набившиеся сухие травинки. Наложив воз, он неторопливо протягивает стоящей на возе девке круглое бревно-гнёт, закидывает верёвку и привязывает гнёт к телеге.
Вот, меня подсаживают высоко на воз. Потом я еду. Воз скрипит, качается, я крепко держусь и за деревянный гнёт, и за толстую верёвку. Смотрю с высоты на деда-Андрона, идущего сбоку; на напрягающуюся в оглоблях лошадь, на кузнечиков, с треском рассыпающихся из-под копыт лошади и падающих в траву дождём по сторонам; на собаку Дружку, устало бредущую с высунутым розовым языком.
Хорошо и чудесно в большом сенном сарае, набитом почти до самого верха, под крышей, отдающей теплом, нагретой солнцем. Хорошо топтать мягкое сено, забирающееся под рубашку, прыгать вниз головой с переворот на спину со скользких балок, ползать и кувыркаться. В сарае живут голуби. Хлопая крыльями, обдавая ветром, они проносятся на самой головой. Ласточки-касатки влетают в широкие, открытые настежь ворота.
В обед, в самую жару, всё на час затихает. Спит дед-Андрон, прикрывши голову от мух выгоревшим картузом; спит в углу сарая, в тени на сене, девка Анютка, задравши на голову сарафан и протянув босые ноги; спит и собака Дружка, забравшись под лопухи и щелкая мух мешающих, садящихся на нос.