Выставляй левую ногу вперёд, правой отталкивайся. Теперь поменяй ноги, раскоряченного держал меня за руки.
Вот. Молодец. Теперь сам. Раз-два, подбадривая, командовал мой личный тренер.
Я, конечно, незамедлительно шлепнулся: мне позарез надо было посмотреть сквозь толщу льда на рыбок. Потирая ушибленные бока, я поднимался и начинал всё сначала.
Ничего. Не нападаешься не научишься, глубокомысленно, со знанием дела говорил он.
Я слушал его спокойный голос и верил, что так и будет.
Перед каждой тренировкой я брал папин напильник и точил лезвия коньков, наивно полагая, что они начнут лучше скользить и будет меньше падений. Довольно скоро научился не стесняться, не замечать занятых своим делом рыбаков. И уверенность, что не зря поднимаю с постели дядю Колю, крепла во мне с каждой тренировкой.
Когда перестал рассматривать лёд в упор и мог свободно ехать по прямой и даже поворачивать, решил, что пора выходить из подполья. Весь такой из себя кавалер в новеньких коньках выхожу во двор, а моей девочки нет. Долго ждал. Уже родители два раза выходили домой загонять. А её всё нет и нет. Не было её и на второй, и на третий вечер. Я, как грустный слон, один катался, всё ещё надеясь увидеть её. Позже узнал от дворовых мальчишек, что длинноногая девочка в бежевом полушубке с семьёй переехала в другой город. Так и не состоялось наше знакомство, не состоялись наши покатушки.
Но кататься на коньках я не забросил. Впрочем, это уже была другая история.
Танцы.
Моё пионерское детство, впрочем, как и многих той поры, во внеучебное время интересно и занимательно проходило во множестве кружков Дома пионеров. Это был и судомодельный, где я своими неумелыми мальчишескими руками мастерил самый красивый в мире торпедоносный катер, который к моей гордости выставлялся на конкурсах. Это был и танцевальный, подаривший 4 года яркой, незабываемой жизни.
Для меня было обычным делом наскоро сделать уроки, рассовать по карманам чешки и бежать молодым оленем на репетиции, где в составе танцевальной группы худых, длинношеих мальчишек и девчонок обучался ритмичным, выразительным телодвижениям.
Третьякова Светлана Ефимовна, наш хореограф, лепила из желторотых птенцов танцоров, сносно «плетущих ногами кружева». Когда она взялась за нас, через ее руки уже прошло не одно поколение выпускников. Помимо того, что она была профессионалом своего дела, в ней была, так сказать, органичная педагогичность. У неё естественно получалось сплачивать нас походами в кино, прогулками в парк и лыжными покатушками. Причем, на все развлечения и угощения она тратила свои деньги. Светлана Ефимовна никогда не распространялась о личном. Поговаривали: у неё не было ни семьи, ни детей. Поэтому отсутствие оных она и компенсировала работой с ребятней. Мы были для нее как свои дети, а она нам как мама.
Мы были молодыми, начинающими танцорами. О! Как же нас мучили нудные, бесконечные гранд батманы и прочие упражнения у станка. С бо-о-о-о-льшой неохотой занимались скучно. Среди всей это тягомотины нам мальчишкам больше всего нравилось то, что легально можно было приблизиться в танце к девочкам и без опасения получить портфелем по голове разглядывать чудесные реснички.
Однажды, чтобы нас, приунывших, вдохновить, Светлана Ефимовна пригласила на репетицию свою давнюю выпускницу показать, чему научилась, свое мастерство.
Завертелась пластинка латвийской группы Zodiac. В облегающем стройную фигуру балетном трико гостья чуть постояла, послушала ритм композиции Pacific и решительно шагнула в танец.
В этой девушке была невиданная нами доселе грация, пластичность и импровизация. Открыв рты, мы смотрели удивленно в полнейшем безмолвии на это торжество красоты и осознавали, к чему могут привести наши муки у станка.
Довелось мне солировать в особенном танце. Насколько я помню, это был русский народный, в котором вместе с моей напарницей выписывал кренделя в окружении одних девочек. Представляете, 11 девчонок и один мальчик в обтягивающем худые длинные ноги балетном трико черного цвета. Сейчас смешно об этом вспоминать, но знал бы я тогда, что выпуклостью ниже живота стоило гордиться, а не стесняться и не прятаться за шторами, глядишь, танец заиграл бы иными красками.
Сколько было танцев! Сколько было концертов! И, тем не менее, перед каждым выступлением впадал в панику: все движения, что за чем следует, представление общей композиции вылетали напрочь из головы. Думал, столбняк и позор неизбежный финал многочасовых репетиций. А натирал канифолью подошвы, выбегал на сцену и в свете ослепляющих глаза софитов всё как по накатанной вытанцовывалось.