Хороший человек, только фамилия странная. Всегда поздоровается, о здоровье спросит, но чудной, продолжал дворник, вытирая красные, натруженные руки о край накрахмаленного фартука. Белка была не единственной его родственной душой. Говорили, что Ерёма сошелся с какой-то старушкой из четвертого подъезда, она ему и настирывает фартуки.
Почему же чудной?
А как не чудной, когда все время трезвый, а выпивает лишь пару раз в году. Но сильно. Погуляет, а потом на лавочке возле подъезда спит. Я его даже зимой со скамейки снимал, до квартиры на себе тащил. Одинокий, но шибко умный. Как начнет говорить про политику, хоть беги. Того и гляди вместе с ним посадят.
В этот момент дверь подъезда желтого дома распахнулась и из нее вышел невысокий, полный, светловолосый, с проседью на висках человек.
Легок на помине, выдохнул Ерёма. Доброе утречко, Захар Захарович.
Здравствуй, Еремей, кивнул мужчина. Его синие, широко открытые глаза были явно удивлены неожиданной встречей у подъезда.
Вот читаем ваше объявление, сказал дворник. Нарушаете. Не положено развешивать бумажки где попало, за то с нас строго спрашивают. Для того газеты существуют и интернет.
Человек, которого Ерёма назвал Захаром Захаровичем, был похож на Деда Мороза большой, ноздреватый нос, несколько печальные, добрые глаза.
Ученый по-простому почесал ладонью нос, помял сдобный, чисто выбритый подбородок:
Извини, Ерёмушка. Через газеты и сеть не угадаешь кто придет, отбивайся потом от кота в мешке.
Что, своих студентов для экспедиции не хватает?
Свои двоечники надоели. Ха-ха. Шучу, всего одно место осталось, девушка из группы классической археологии внезапно заболела, остальные студенты уже по другим экспедициям расписаны. А в нашем дворе много хорошей молодежи.
На митинги запрещенные ходят, посетовал дворник.
Ну что ж, на то она и молодежь, чтобы бунтовать.
Удивлен вашими словами, но не очень. Все вы ученые, того. Куда ж к вам придут, когда вы, Захар Захарович, даже телефона своего не оставили.
Потому и вышел теперь, что вспомнил о своей оплошности.
Профессор достал шариковую ручку, стал приписывать к бумажке цифры.
А меня возьмете? спросил Бабочкин.
Опустив руку, так и не дописав номера телефона, Завирухин взглянул на Феликса. Прищурился, будто так у него включался внутренний рентген. Оглядел медика с ног до головы, отчего Бабочкину стало не по себе. Уж не гей ли профессор, а то, по его же выражению, отбивайся потом.
Профессор вдруг схватил руку Феликса, крепко пожал ее, представился. Оказалось, что Завирухин заведующий кафедрой археологии каменного и бронзового веков Московского археологического института. Пояснил, что вообще-то кафедры каменного и бронзового веков всегда были разные, но из-за сокращения штата, пришлось их объединить, а возглавить «сплав» проучили ему.
Представился и Феликс. Узнав, что Бабочкин медик, профессор воскликнул на весь двор:
Вот это повезло! Свой врач это, знаете ли, то, что надо в экспедиции. У одного живот пучит, у другого голова болит, у третьего психологический срыв. А до ближайшей поликлиники, как правило, семь верст до небес. Прошу ко мне в квартиру.
Зачем? удивился Феликс. Он снова заподозрил в археологе нетрадиционную ориентацию. Ну да, ляжки широкие, бабьи, стопы в четвертой балетной позиции. И глаза какие-то настырные. А еще нос картошкой, с родинкой у правой ноздри.
При чем здесь нос и родинка, Бабочкин ответить себе не успел. Профессор взял его за отворот ветровки:
Трудовой договор на полтора месяца подпишем. Я прихватил несколько бланков из института. Потом завизирую у директора и отдам в канцелярию. Или вы желаете без договора?
Нет, то есть, да, с договором.
Ну вот видите. Милости просим в мое холостяцкое жилище.
Феликса опять насторожили слова профессора, но он быстро отогнал от себя неприятные мысли.
Телеграмма из прошлого
Квартира профессора оказалась жутко захламленной. В коридоре по углам и вдоль стен стояли коробки, доверху набитые старой обувью, тряпьем. У вешалки с заляпанным зеркалом, еле державшей кучу зимней одежды- доисторическая детская коляска тоже с каким-то хламом, у дальней двери самокат без одного колеса. Вероятно, на нем в пионерской юности, подумал Феликс, рассекал по двору Захарка Завирухин.