Понятно, что после смятения, вызванного арестом «старичка Брусселя», как его называли современные писатели, Париж не мог успокоиться — слух о нем будил вначале печаль, потом начал возбуждать ярость. Все как будто лишились кто отца, кто брата, кто друга или покровителя, и все вдруг поднялись. Мятеж распространился быстро, все бегали, кричали, торговцы запирали лавки, соседи спрашивали друг друга, есть ли оружие, и те, кто его имел, снабжали неимевших пиками, алебардами, ружьями. Коадъютор, обедавший с тремя канониками собора Парижской Богоматери — Шапленом, Гомбервилем и Пло, спросил о причине смятения и узнал, что королева, выходя из церкви, приказала арестовать Брусселя, Бланмениля и Шартона. Это известие весьма встревожило коадъютора, и он, не снимая даже облачения, в котором служил обедню, вышел из дома. Не успел он дойти до площади Нового рынка как был окружен многочисленной толпой — народ узнал его и стал требовать освобождения Брусселя. Коадъютор выбрался из толпы и встав на тумбу объявил, что идет в Лувр просить королеву о снисхождении. Около Нового моста он встретился с маршалом ла Мейльере, возглавлявшим отряд гвардейцев, и хотя маршал видел пока только мальчишек, которые бросали в них камни, он чувствовал себя в затруднении, поскольку понимал, что гроза готова уже разразиться. Коадъютор и маршал по-приятельски поздоровались; маршал рассказал подробно о том, что знал, коадъютор же сообщил, что идет в Пале Рояль поговорить с королевой. Маршал решил ехать вместе с ним, собираясь ничего не скрывать от королевы и министра. Во время переезда от Нового моста до Пале Рояли они сопровождались огромной толпой, неистово кричавшей:
— Брусселя нам! Брусселя! Брусселя!
Прибыв во дворец, коадъютор и маршал нашли королеву в ее большом кабинете вместе с герцогом Орлеанским, кардиналом Мазарини, герцогом Лонгвилем, маршалом Вильруа, аббатом ла Ривьером, г-ном Ножаном Ботрю и капитаном гвардии Гито. Ее величество приняла коадъютора ни ласково, ни сухо, ибо она была слишком горда, чтобы раскаиваться в том, что сделала. А кардинал, казалось, забыл, что говорил накануне.
— Ваше величество, — заявил коадъютор, — я пришел, чтобы, по моей обязанности, получить от вас приказания и споспешествовать всем, что только в моей власти, спокойствию вашего величества.
Королева наклонением головы выразила согласие, но поскольку г-жа ла Ривьер и Ножан Ботрю позволили заметить, что этот бунт не стоит внимания по своей маловажности, то она не сочла нужным изъявить коадъютору особенной благодарности за его предложения. Маршал ла Мейльере рассердился на достаточно безрассудные насмешки царедворцев, которые не знали или не хотели знать всей серьезности положения, и начал говорить королеве об опасности, угрожающей столице, причем ссылался на коадъютора. А тот, бывший свидетелем сцены на площади Нового рынка, не имел причин скрывать истину и высказал ее вполне, уверяя, что волнение в народе сильно и что, по всей вероятности, оно будет сильнее и опаснее. Тут кардинал улыбнулся презрительно, а королева с гневом сказала:
— Г-н коадъютор, думать о бунте, значит бунтовать! Это все сказки, которые любят рассказывать те, кто благоприятствует народным волнениям! Но, будьте спокойны, власть королевы сумеет восстановить порядок!
Кардинал, видя, что королева зашла слишком далеко и коадъютор переменился в лице от последних слов регентши, в свою очередь сказал с притворной лаской:
— Государыня! Желательно, чтобы все говорили с таким чистосердечием как г-н коадъютор, который беспокоится за свою паству, опасается за благосостояние города, беспокоится о власти нашего величества. Я вполне уверен, впрочем, что опасность не так велика, как он ее себе представляет, но я также верю, что она показалась ему такой, какой он ее описывает, и он говорит от чистой совести.