Ну? поторопил Патрик.
Ну, смотри, отвечал тот.
И вдруг развернулся, пошел в сторону птиц, которые разлетелись при его приближении, подтянулся на руках, шустрый, словно лесной кот, достал из гнезда несчастного птенца комочек пуха на твердой ладони, повторил, вернувшись к Босуэллу:
Смотри
Не понимая еще, Патрик смотрел, переводя взор с птенца на Рональда и обратно, а потом не понял, но почуял мгновенным холодком по спине. Лорд Хаулетт Хей не делал ничего особенного, не сжимал пальцев, только глядел, не отрываясь, на свою добычу. Взрослые ласточки с диким криком кружились над ним, не смея приблизиться. А птенец в ладони перестал трепетать крылышками, шевелился уже совсем слабо, медленно, вот он начал прикрывать глаза, раз, другой, третий, словно бы засыпая, остывая уже
Вот видишь?
Совершенная смерть, воплощенная в тщедушном мальчишке.
А еще в покоях лорда Хея никто никогда не видел мышей.
Оставь его! приказал Босуэлл с возмущением.
Рональд пожал плечами, опять поднялся к гнезду, уронил в дыру еще теплое тельце.
Все равно они выбросят его сами, пояснил практично, он теперь пахнет для них неясытью понимаешь теперь, почему мне иной дороги, кроме как в монастырь, нет? Совиная лощина разорена и больше не поднимется вновь, а спроси у деда кто такие были Хаулетты
Босуэлл хотел от слуги жутких историй о волшебных тварях, но одна из них уже была возле него во плоти. Как ни странно, эта мысль скорей ободрила его, чем взволновала как если бы он получил заступничество с иной, доселе незнакомой стороны.
На другой день, вернувшись на стену замка в одиночестве, Патрик Хепберн обнаружил трупик птенца, выброшенного парой ласточек из гнезда.
В Морской башне, в темнице, выли, от Кухонной шел теплый запах еды и жилья, в цветных витражах часовни преломлялся свет, разбрасывая на изразцовые полы внутри нее яркие капли солнца, в открытой аркаде под нею обычно прогуливались гости приора. Две круглых сторожевых башни справа и слева от Воротной смотрели на город дулами медных пушек, горячих сейчас не от огня сражения, но от солнца. Между Воротной и правой Сторожевой, также прозванной Епископской, находились покои архиепископа Сент-Эндрюсского, большую часть года пустовавшие. Под ними располагались комнаты старого Джона Хепберна. Скрипел ворот у колодца, яблони отцвели, слуга нес корзину съестного на милостыню нищим. Дело шло к полудню, сонные мухи летали над полупустым двором.
Патрик Хепберн, граф Босуэлл, и лорд Рональд Хей сидели на крыше конюшни и рассуждали о свойствах падения твердых тел, а именно о скорости, силе удара о препятствие и наносимых при том разрушениях. Рядом с ними была сложена кучка учебных пособий: горшок дерьма из отхожей ямы, горсть камней, от мелких до увесистых, с куриное яйцо, кувшин тинистой воды из рва, дохлый, основательно подгнивший голубь и живой, шипящий в мешке кот. Мишенью благородных лордов предполагались, понятное дело, профессор физики и преподаватель английского, которому при любом раскладе, бедняге, доставалось больше всех. Преподаватели должны были с минуты на минуту прибыть в замок, а крыша конюшни имела очень удобный выступ, с которого открывался идеальный обзор на всех входящих и въезжающих, а также двор с этой точки простреливался целиком в любую сторону, потому благородные лорды и избрали его в качестве разбойного гнезда.
Опаздывают что-то зевнул Хепберн. Он полночи жег приоровы восковые свечи над «Записками о Галльской войне», вслед за Цезарем проходя все перипетии сражений, и у него сейчас не было никакой тяге к физике, за исключением данной практической работы.
Чур, англичанин мой! мстительно затребовал Рон, у которого с сассенахом были свои счеты.
Патрик пожал плечами:
Уступаю
Они ждали нескольких человек в мантиях профессуры, жалко просачивающихся через калитку в замок, но тут запели воротные механизмы, поползли вверх толстенные цепи, и замок Сент-Эндрюс начал медленно открывать свои вековые врата целиком Парни мгновенно забыли о жертвах на подходе.
Ого! Кого это черти несут?
Рон подскочил на ноги, принялся высматривать гостей:
Никак сам архиепископ пожаловал?
После незадачливого Формана архиепископом Сент-Эндрюса стал кардинал Джеймс Битон, самое большое преимущество которого, с точки зрения приора, было в том, что он крайне редко посещал епархию, будучи занят государственными заботами при дворе. Зато всякий раз его посещения сопровождались пирами и праздником в замке, а потому младшее поколение ждало приездов Битона с особым интересом. Но во двор на рысях влетела кавалькада престранно одетых людей, во главе которой на боевом коне восседал совсем юный всадник не старше и не крупней Рона.