– Тем паче [23] превосходно! – похвалил Ломоносов, продолжая любоваться на барельеф, вырезанный на рукоятке ножа, изображающий поморскую лайку, оскалившую крохотные зубки на рысь, укрывшуюся в ветвях пихты.
– Не возгордись, что хвалю, – снова заговорил Михайло Васильевич. – Сделано талантливо. У тебя прекрасно получается барельефный рисунок. На этом деле надо тебе и набивать руку. Давно ли в Петербурге и надолго ли?
– Приехал я сюда прошедшей зимой, а надолго ли – сказать не могу. По мне хоть навсегда.
– Назад в деревню не тянет?
– Не тянет, Михайло Васильевич.
– Надо учиться, Федот, надо учиться! Скажу, между прочим, не в обиду другим округам, наш север славится добрыми, смышлеными людьми. Баженинские ребята сказывали, что у них на верфи самородок объявился – корабельных дел мастер Степан Кочнев. Славные корабли строит, аглицкие и других земель мореходы диву даются. Слыхал такого? А слыхал еще новшество: устюжские, сольвычегодские да вологодские мужички-следопыты Америки достигли! От яренского посадского Степана Глотова мне в руки донесение попало: план Северной Америки на карту буду наносить по его, Степана Глотова, описанию. По сему же поводу стихи сочинил к печатанью:
Колумбы росские, презрев угрюмый рок,
Меж льдами новый путь отворят на восток,
И наша досягнет в Америку держава…
И рад я, что косторезное искусство в холмогорских деревнях продолжает здравствовать. Слыхал я от стариков, что при царе Алексее Михайловиче от нас из Денисовки в Москву людей снаряжали делать украшения для кремлевской оружейной палаты. Стало быть, умелые люди в Денисовке и по всему Куростровью давно ведутся. Приятно сердцу, что вот и ты, Федот, сын моего покойного благодетеля, в рукоделии преотличен. Учиться надобно, учиться! По себе я вправе судить: кто желает быть знатным, тот должен благоразумным деянием на пользу отечеству отличиться.
От похвал Ломоносова Федот еще более смутился и, поставив на середину стола опорожненную чашку, с волнением заговорил:
– За этим я, Михайло Васильевич, и в Петербург ушел из дому. В люди выйти меня и отец благословил. Учиться? Но где, у кого? Пособите, укажите, и я готов отказать себе в куске хлеба, но знания для пользы дела получить. Одно плохо, – грустно заключил Федот, – срок паспорту подходит.
Ломоносов пристально посмотрел на добродушное, но опечаленное лицо Федота, поднялся с места и прошелся из угла в угол. Затем он поправил какие-то стеклянные приборы, загромождавшие широкий подоконник, и снова обратил внимание на рукоятку ножа.
– Ты, Федот, с понятием подарок сделал, – улыбнулся Михайло Васильевич. – Не что-нибудь, не посох, не кубок, не порошницу, а нож преподнес! Есть у нас на севере примета такая: когда берут в подарок нож, то обязательно чем-то должны платить за это, иначе не к добру тот подарок.
– А я и не ведал про то, – виновато сознался Шубной.
– За добро и я добром плачу, – опять усмехнулся и ласково молвил Ломоносов. – Скажу по правде – и паспорт просроченный тебе не будет помехой. Вот эта рукоятка потянет тебя за собой. Я покажу ее Ивану Ивановичу Шувалову, заложу слово и быть тебе тогда учеником Академии трех знатнейших художеств. А благородная поморская упрямка поможет тебе вырасти в доброго мастера по классу скульптуры. Скульптуре в нашей стране и в наше время будет принадлежать первое место из всех художеств, ибо резьба по дереву, резьба по кости достигли у нас пределов высокого искусства и станут источником скорого и успешного возрождения скульптуры в России. Я говорю – возрождения – потому, что в древние времена на Руси была скульптура, быть может, раньше чем где-либо. Вспомни Киевскую Русь с ее языческими кумирами.