А в Москве?
— Я тебе сказал: здесь свой СиКа. Служил в нем мой старый друг. Мы росли в одной квартире. Умница парень. Моряк. Капитан первого ранга. Курировал флот. Теперь представь: на флоте ЧП. Что-то там взорвалось, раскололось и утонуло. Есть жертвы. Флотское начальство вызывают на ковер в инстанцию. В ЦК появляются главком — адмирал Горшков и член военного совета Гришанов. Конечно, заходят к моему корешу каперангу. Так, по пути. Знают — все бумаги готовит он. Заходят, постучав в двери. «Здравствуй, Рудик, — адмирал флота тянет руку и тут же спрашивает: — Не надоело тереть штаны об этот стул? Ты же моряк. На тебе ракушки дальних морей. Возвращайся к нам. Я для тебя давно место держу. Под широкой адмиральский погон, ты же здесь до скончания века в каперангах будешь сидеть». Вот и весь сказ. Один человек в нашем СиКа уже твердо знает: главкома ему не объехать, не обойти. Кто он? Инструктор. Аппаратный червь. Козявка. Кто такой главком? Фигура! Член ЦК и все такое прочее. Проявишь принципиальность — так сгинешь с потертыми портками в аппарате. А думаешь у заведующего отделом административных органов положение лучше? У того, кто должен был блюсти партийную дисциплину в армии и органах безопасности? Кого он курировал? КГБ? Это член Политбюро Андропов. Министерство обороны? Это член Политбюро Гречко. МВД? Это первый друг и собутыльник Брежнева — Щелоков. Чуть что у них ответ был простой: «Ах, оставьте ваши советы! Мы тут вчера с Леней на эту тему говорили. Он думает иначе, чем вы». А Леня — это Брежнев. И поди проверь, говорили с ним на эту тему или нет.
— Что же делать? Неужели нет выхода?
— Даже если тебя слопает черт, выход есть. Правда, только один. Я тебе советов давать не стану. Скажу только, как бы сам поступил в такой ситуации. Согласен? Кстати, что ты читаешь? — Коноплев кивнул на книжку карманного формата, которую Русаков принес с собой.
— Это? Взгляните. — Он протянул томик Коноплеву. Тот взял его в руки. С лакированной черной обложки на него в упор смотрел пожилой японец в военной форме с умными и в то же время злыми глазами. В руках он держал винтовку. По ней тисненый золотой фольгой лежал заголовок: «Курода — последний солдат империи».
— Не забываешь японский? — спросил Коноплев.
— Ээ, со дэс, Коноплев сэнсэй[Да, это так, господин Коноплев.] .
— Сорэ-ва урэсий дэс[Я рад. И о чем книга?] ?
— О простом солдате, который не знал, что правители заключили мир и без малого пятнадцать лет в одиночку держал фронт против американцев.
— Автор, конечно, над ним изгаляется?
— Нисколько. Он уважает солдатскую стойкость и верность присяге. Читаешь и видишь — умерла империя, но у нее остался верный солдат. Он не может отречься от того, чем жил и дышал всю жизнь. Для него лучше смерть, чем позор капитуляции. Убежденность не в том, что он прав. Она в том, считает ли он себя правым. Я вспоминаю Павла Первого. Заговорщики, прежде чем задушить его, предложили: «Подпиши отречение». Он ответил: «Умру, но императором». Николаю Второму на такое пороху не хватило. Он умер гражданином Романовым, хотя сегодня кое-кто пытается говорить «государь, государь». Такой глубокой верности долгу, как Павел, полон капрал Курода.
— У нас бы из него писатели сделали очередного Чонкина. Вдрызг осмеяли бы…
Коноплев наугад раскрыл книгу и начал вслух переводить с листа:
***
«Адмирал Старк гордится тем, что он WASP — белый, англо-сакс, протестант. Ко всему, слово читалось по-английски и как „оса“ — маленькое отчаянно жалящее насекомое, смелое и безрассудное. Весь остальной мир, все страны и народы Старк характеризовал одним словом — „фак“.
Русские — это медведи, япошки — макаки, мартышки. Итальяшки — макаронники, французишки — лягушатники.