Бессознательно ему хотелось оскорбить ее, но Юлиана не среагировала. Смотрела, как уплывает огромная ясно-оранжевая от солнца птица.- Я бы не испугалась его.Князь только покачал головой.- Здесь ветер, пойдемте. Опять заболеете.- Это не простуда, сухота. У меня были сожжены легкие.Он сперва не уловил смысла из-за обыденности слов. У нее манера так странно шутить?Юлиана обернулась и подняла на него по-детски доверчивые глаза. Антон вздрогнул.- У вас в глазах ... искорки... как от солнца.- Не надо этого! - вдруг сказала она резко. - Ничего не будет.- Чего - не будет? - переспросил он, чувствуя, как холод ползет снизу по позвоночнику.Она сделала из пергамента лодочку и пустила в воду. Лодочка быстро утонула, перевешенная печатью, Антон знал, что это старые стихи.- Я - не Олайне.Он не сразу понял, что она хочет этим сказать. Только отчего- то сделалось очень больно.- Я не понимаю вас.Юлиана неловко рассмеялась, разводя смуглые руки и начиная поглаживать атлас плаща.- Я для вас не женщина.- Во-от, - только и сумел выдавить он через стиснутое горло.- И сегодня вечером вы отдадите приказ расстрелять меня.- Осторожно!Предупреждение запоздало. Каблук скользнул, минуя край мостков, Юлиана качнулась... Антон подхватил ее в охапку, едва не оказавшись вместе с ней в воде. Он смутно сознавал, что делает не то, но нес ее, не выпуская, наверх, в покои. Сапожок набрал воды, только один, как успокаивала его Юлиана. Он стянул с нее этот сапожок и бросил на решетку очага. Потребовал, чтобы она сняли чулок. И стал растирать узкую белую ногу с очень маленькой ступней. Кольцо царапало Юлиане кожу, Антон содрал его зубами и бросил где-то среди бумаг на столе. Юлиана вздрагивала.- Не нужно.- Я делаю для вас то, что сделал бы для любой женщины на вашем месте, резко оборвал он ее. - И вас не расстреляют. Вы не виновны. Разве только в том, что чересчур любите сестру.- Разве можно любить - "чересчур"?Он понял, что это поединок, и принял удар.- Все равно я скоро умру, - сказала она спокойно. - Не все ли равно, когда. И отчего.Антона взбеленило это спокойствие. Захотелось надавать ей пощечин. Но вместо этого он бросил ее на постель и сорвал второй сапожок. Нагое тело блеснуло, и Харм перестал быть.- Вы не любите меня.- Хватит! - он застегивал штаны, сидя на краю постели, и руки у него тряслись. Она даже не шевельнулась, так и лежала заголенная, с заброшенными наверх пышными юбками, и теперь ее длинные изумительно красивые ноги с полосками темной крови вызывали в Антоне омерзение. Он бросил на Юлиану покрывало.- Я противна вам?- Я сам себе противен.- Княгиня не узнает.Антон вскочил.- Нет, узнает. Я скажу ей сам и немедленно.Юлиана перевернулась, утыкаясь в подушку и содрогаясь от кашля, но теперь он нисколько не жалел ее.Вечером к нему пришли с бумагами от военно-полевого трибунала. Перо было скверное, брызгало чернилами и царапало бумагу, когда он подписывал согласие на расстрел
... А ноги возлюбленныхна земле стоята ноги возлюбленныхкупаются в росеа в облаках торчитпьяная голова.О, как бы хотелосьстать, как все,О, как бы хотелосьее укоротить слегка.Но только мешаетпротянутая с небестакая теплаяваша рука.
- Нам велели!- Кто?- Князь.Они, связанные, ползающие на коленях в первом ноябрьском снегу, не интересовали его. Мелден бросил коня в галоп.- Добейте их! - крикнул через плечо.Антону не сказали, что тех двоих нашли мертвыми. Целый месяц его не было в Риссале. А когда он вернулся, земля на их могилах успела смерзнуться и покрыться хрупкой корочкой льда - грудки желтоватой глины над прошлогодней травой. Он не думал об этих могилах - потому что вечно помнил о другой на краю соснового бора, там, где расстреляли Юлиану.