И то я другое было хорошо, по правилам, но вмешалась шуваловская осторожность: неизвестно еще, куда упадет бомба, если сбросить ее во двор, - хорошо, если на асфальт, а вдруг там люди, дерево... И вообще лучше, когда сам, когда на глазах это будет прикончено.
- Подождите! Подождите! - выкрикнул он. - Вот я сейчас!
И он засыпал "зажигалку" песком. Злой белый свет, как живой, тотчас прорвался сквозь песок, но Шувалов, встряхивая спустившимися на лоб волосами, снова и гуще начал сыпать на бомбу. Вокруг сразу потемнело. Она, потухшая, оказалась маленькой, паршивой, и Анюта, легко подхватив ее клещами, с пренебрежением сбросила с крыши. Но чуть не упала через край клещи были не легонькие.
- Тише! Что вы! - Шувалов своей маленькой рукой порывисто схватил ее за локоть. - Вы видите, какое тут дурацкое ограждение.
- Ничего...
- Назад! - скомандовал он, не выпуская локтя.
Тоже мне... тонус!
Сейчас, когда после ослепительно яркого глаза привыкли к пепельно-серому свету вокруг, он разглядел Анюту: рослая, стройная и, пожалуй, красивая со своим смуглым румянцем во всю щеку.
Остальное время дежурства прошло спокойно, и они проговорили до отбоя о том о сем. Странное дело - у Анюты уже не было наставительного тона, когда она заговаривала о своем спорте. Улыбаясь, вспомнила, как он с силой оттащил ее от края крыши... Наступил рассвет, характерный для того времени: первыми осветились не кресты колоколен или верхние кромки высоких домов, а серебристые туловища привязанных аэростатов, высоко стоящих над Москвой. Из-за этих небесных сторожей рассвет для города был как бы более ранний, чем всегда.
Приятно вылезти на крышу после отбоя! Посветлевшее, с проступившей уже голубизной небо, свежий, не пахнущий еще бензиновым перегаром ветер, милый домашний шум - шарканье первых дворницких метел..
И радость, что город цел, что отогнали налетчиков, и эту дрянь сбросили с крыши - не прозевали, сделали как надо... Шувалов, откинув назад волосы, с удовольствием потянулся...
- Вы посмотрите, что делается! - Анюта озабоченно показала на свои локоть: ниже кромки короткого рукава виднелись два голубых пятнышка. Однако у вас и руки! Крепкие!
- Простите, ради бога, - в голосе его было искреннее сожаление, - но я боялся, что вы...
- Ну что вы, Михаил Михайлович! - Она дотронулась до его руки и ласково взглянула на него. - За это не извиняются. Наоборот! Мне даже понравилось.
Сердито так, как маленькую, оттащили...
...Вечером дома, пока он рассказывал об этом, на лице Софьи Васильевны было какое-то равнодушно-напряженное выражение.
- Ты молодец! - просто сказала она.
- Знаешь, Сонечка, - сказал он, - даже небольшие возвышенности принято измерять от уровня моря. А если измерять от дна оврага, я уж не говорю от пропасти, то любой бугорок может показаться Казбеком.
Михаил уже два дня ходил в военной форме - поскрипывали ремни, пахло кожей, новым сукном. Всеволод, который в эти дни был в Москве, говорил шурину:
- Все хорошо, сапоги ты только не умеешь носить!
Действительно, с непривычки было жарко и тесно икрам, и от этого походка Шувалова в чем-то изменилась.
- И ремень! - громко добавлял дядя Сева. - Надо, чтобы только два пальца можно было просунуть.
А ну-ка, покажись! - Своими большими, сильными руками он вертел его. А у тебя, милый, и все пять войдут! Нет, не гвардия! Не орел! Но ты старайся...
Как хорошо, что Всеволод был в эти дни! От его громкого, веселого голоса все шло как-то легче, незаметнее...
Поезд уходил вечером. К раннему обеду Михаил пришел со свертками. Об этом Софья Васильевна узнала позже, так как свертки он запрятал в угол передней, под вешалку. За обедом говорили о войне, об оставленной работе, иногда Михаил, вдруг вспомнив, шел к себе, брал что-нибудь то из шкафа, то из ящиков стола и клал в чемодан. Дети сидели за обедом на необычных местах - дяде Севе пришлось отвести чуть не всю сторону стола.