Он всегда ужасно хотел быть фирмой, но когда в России еще имелись фирмы, ему лучше было не соваться, потому что он страшно любил, чтобы хорошо блестело, но дешевле стоило. И не только мазь, на которую он даже не успел наклеить эти хамские кружочки, но всё на свете. Я разве говорю, что это плохо? Люби, кто тебе мешает?! Хотя не надо так думать и не надо так жить, потому что лучше всего блестит и дешевле всего стоит человеческая сопля... Но тут разрешили НЭП, и наше фуфло стало фирмой. Симкин ограничивает себя на тихого компаньона, а его подставляет на этикетку. И этот идиот решил удивить Москву селедкой. Этот хвастун поставил, что его "гуталинъ" - б. вакса! Что вы скажете? Если бы он умел делать б. ваксу, то я, клянусь здоровьем, пошел бы к нему простым сажистом или даже скипидарником. Но он же был типичный ликвидатор и отзовист и попался на Совнаркоме. "Поставщикъ Двора" еще стерпели; он отговорился, что имеется в виду москательщик Евсей Двор в Херсоне. Но "поставщикъ Совнаркома"... Это проверили, хотя с трудностями, потому что в Совнаркоме тогда было больше Шапиро, чем при царе в черте оседлости, и все в сапогах. И все дали показания, что "гуталинъ Шапиро" не видели в глаза, что сыновья у них есть, но это подрастающая смена, и что совнаркомовский кладовщик, к слову сказать, тоже Шапиро, закупает ваксу из расчета на все имеющиеся сапоги у фирмы "Торговый дом Симкин", но без твердых знаков, и на это в бухгалтерии имеются необходимые фактуры. С двоюродным дедушкой вон того лунатика стало все ясно. Остались этикетки.
- Да-а-а! - с пониманием сказал Гриша. - На гуталине всамделе не заработаешь, тем более, как вы сказали, инвалид. Я всегда говорил - только кимоно!
- А как мы продавали кимоно у Мани! Пусть Яков Нусимович послушает, зашевелился на траве Аркаша.
- У толстой Мани с семью девочками? - обрадовалась Рая. - Старый хрен, или вы держите руку, где сначала, или вынимаете раз и навсегда! прикрикнула она на старика. - Так эти семь девочек только и мечтают стать семью девочками! А Маня считалась бы восьмой. Она, дура, рассказала им про херсонскую бордель, и теперь дочки умоляют, чтобы Маня открыла из них такое же. Они правы - старшей уже двадцать шесть, а младшей - двадцать, и в самой миниатюрной - шесть пудов, как во мне. Толстая Маня им говорит: "А что вы думаете - я бы не открыла? Но вы же, - говорит, - видите, что получается: патефон у нас есть и хорошие иголки к нему тоже есть, и пластинки Эпельбаума. Комната шикарная - пускай одна, но четырнадцать метров. Красный фонарь откупим у фотографа Эпеля, что при Кузнецком. Вы, кроме Гиты, чтоб не сглазить, с цыцями; жен-ское у всех не по выходным и по очереди; что, я бы вас не сделала девочками в краснофлотских костюмчиках? Но есть одно "но" мужчины и женщины у нас, не сглазить бы, равны, и получается, что вы получаетесь, как публичный дом из мужчин. Тьфу! Кто-кто, а я, чтобы я так была здорова, в своем заведении этого паскудства не допущу..." Как они все закричат! Как заплачут! Я один раз прихожу, а у них, извиняюсь, как всегда, воняет тухлой рыбой, и все как одна сидят за столом без бусхалтеров, потому что лепят вареники. Я не мужчина, но я очень довольная, что это видела. За столом были только женские груди, и у всех, кроме Гиты, восьмая грудь! Четырнадцать штук лежали и висели, и я знаю что еще? - хрюкали, как подсвинки, кладем сюда и материнские, Манины. И все лепили вареники...
- Восьмыми номерами?
- Дурак! Пальцами! Но цыци у них тоже были в муке, как будто кушали тесто. "Вы делаете вареники с рыбой?" - спрашиваю я. "С какой рыбой? С прошлогодней картошкой". "Зачем же вы даете завонять рыбе? Разве можно в такое время, чтобы протухало?" "Где вы видите рыбу? - говорят они.