Немного помолчав, словно разглядывая что-то в пламени факела, римлянин продолжил:
А пока мы не живём, а только рождаемся. Было бы смешно, если младенец в момент появления из чрева матери вдруг стал заботиться о цене окружающего мира и своего появления в нём. А мы ведь только появляемся на истинный Свет, только формируется в нас то, отголосок чего мы назвали сознанием. Как может зачаточное, едва завязавшееся судить мир? Вообще-то, может, но и суждения будут суждениями младенческими, с оскоминой скепсиса. Нам бы родиться! А потом можно и вокруг взглянуть пристальнее и увидеть, может быть, что мир это не текст, который помимо своего непосредственного явления, грозного и прекрасного, должен иметь ещё какой-либо смысл.
Ты хорошо сказал, ты удивительно сказал, Тронций, Феодор в волнении заходил по комнате, вскидывая руки. Именно! Так и есть: весь мир и наша жизнь в нём это два текста, два письма. Сначала мы читаем текст Пославшего нас, изучая мир и пытаясь постичь его, затем, и даже одновременно с этим, вписываем, вплетаем свою жизнь, как новую, почти незаметную строчку в полученное при рождении грандиозное послание.
Ты неисправим, Феодор, римлянин улыбнулся светло и мягко. Ну, пусть два письма, если тебе так нравится. Только нет в этих письмах ни одной буквы, не написанной человеком
5.
Унылые лучи низкого холодного солнца медленно текли над розовым ковром долины. Старая мощёная дорога вся была в утреннем инее, и там, где сквозь щели между каменными плитами проступал жёлтый песок, казалось, мёд мешался со снегом. Рощи лимонных деревьев проплывали совсем близко, и в съёжившейся листве можно было иногда увидеть фонарик неубранного плода. Клодий ехал в сопровождении небольшой свиты. Маскировка отъезда из Рима была продумана до мелочей. Сегодня, по совету Тронция, воинственные толпы клиентов, не дожидаясь полдня, осадят дом сестры Публия, где, как всем известно, он пировал накануне, и потребуют от трибуна решительных действий. Настойчивость требований быстро перерастёт в наглость, настолько дерзкую, чтобы ни у Туллия, ни у приверженцев Катона не оставалось сомнений, что Клодий вынужден запереться в доме из боязни за свою жизнь. Пока действительность будет заслонена обманом, Пульхер втайне договорится о союзе с германцем и пообещает послу лугиев поддержку Цезаря при объединении племён к северу от Дуная. Это была обычная политика, убивающая двух зайцев. После победы над галлами и сенатом Цезарь и Клодий, как было давно решено, поделят дела в государстве и, устроив в нём всё по-своему, приготовятся сгореть в жертвенном огне кинжалов заговорщиков. Если же их не смогут или не захотят убить, то предоставится прекрасная возможность, взяв в руки стиль и таблички, объяснить потомкам свои дела, передать сомнения и мысли Так же, как некогда Аппий Клавдий передал праправнуку Клодию дорогу, по которой тот сейчас едет.
Дорога соединила Рим с миром. Дважды она приводила к воротам города врагов, сотни раз по ней уходили легионеры и возвращались с добычей, рабами и вестью, что где они были, мир ещё не кончается.
«Поверил бы Аппий Клавдий, что его потомок, чтобы стать трибуном, даст усыновить себя плебею и заменит звучное родовое имя на обидно краткое Клодий? А если бы поверил, то понял бы, простил? Вряд ли! Куда движется государство, в котором, чтобы стать первым, надо прежде стать никем? Или оно не движется? Прочно стоит на черепахах посредственности, уныния, лжи. Похоже на последнее. Но мы всё-таки заставим его вспыхнуть, чтобы падающие в сумерки грядущих столетий искры зажгли не одно сердце, спалили не один дворец».
Думая так или примерно так, трибун Клодий заснул в паланкине сказались бессонная ночь и пиршество у сестры. Раб Феодор, сидящий рядом, вспоминал величественные картины, рисуемые Тронцием во вчерашнем разговоре, и поражался уверенности римлянина. «Эта уверенность сродни тупости. Всё-таки вино мистики лучше пресной воды здравого смысла. Оно не только всё собой заполняет, изгоняя страх, оно ещё и пьянит, побеждая скуку. С другой стороны, пусть такие люди, как Тронций, фанатическим трудом приближают чудо. Вдруг оно и должно свершиться через них? Пути чудес неисповедимы. Однако пора подумать о делах насущных. Мой господин спит, надо его разбудить. Анунций близко». Феодор проверил в дорожном ящике таблицы с текстом договора, продиктованного вчера Сцепием и слегка поправленного утром Пульхером.