Да здравствует Цезарь!
Кто плохо говорит о Цезаре? Кто
Успокойся, никто не трогает Цезаря. Все знают: Клодий и Цезарь друзья. Куда Цезарь туда и Клодий, куда Клодий туда и Це
Друг у друга девчонок отбивают, по одним шатаются тавернам.
Здорово сказано!
и сейчас, что говорил Клодий? Заключить союз с Алеборганом. Зачем? Чтобы Цезарю набрать дополнительные когорты из германцев.
Слава Помпею! Долой Цезаря! Пусть гниёт в галльских болотах. Помпей Великий несёт нам роскошь и изобилие. Он даст Риму золотой век.
Заткнись! Помпей перестал быть воином. Он спит. Что сделал он после Митридата?
Слушайте, слушайте! Сейчас объявят, добился ли Клодий своего.
Громовой рёв восторга одних, смешанный с негодованием других, прокатился над Форумом, когда объявили, что в результате вольных комиций победило предложение трибуна Клодия: заключить союз с германцами, но на переговоры поедет Милон.
Долой Милона! Эввива Клодий! неслось со всех сторон площади.
Огромный господин в сенаторской тоге прежде, чем скрыться в прохладе паланкина, кивнул стоящему рядом молодому человеку:
Похоже, это Туллий, хитрая лиса, добился такого двусмысленного решения.
Да в досаде юноша поджал губы, Милон договорится скорее с весталкой в храме, чем с Алеборганом, вдруг оживился: Ого, смотри скорее: кажется, громят курию.
На возвышении для ораторов вновь появился Клодий. Медленным движением подняв и раскинув, словно для объятия Форума, руки со свободно свисающими складками широкой тоги, он заставил народ успокоиться и замолчать. Мгновенность такого перехода воспринималась как чудо. В наступившей тишине все услышали одно только слово, последний звук которого потонул в сладострастном рёве побеждённой нескрываемой лестью толпы:
Квириты!
2.
Поздним вечером в просторной комнате дома на Палатине разговаривали двое. Хозяин, худой и длинный, с лицом бледным, как восковые изображения его же собственных предков в атриуме, и гость, недавно переступивший черту «акме», черноволосый, густобровый, загорелый. Наливая вино в кубки, хозяин продолжал:
своего мы добились едет Милон, надо поддержать его достаточно сильной свитой. Пусть возьмёт головорезов с Субурры от Клодия можно всего ожидать.
Помолчав немного, гость возразил:
Вряд ли Пульхер помешает нам чем-нибудь сейчас. Однако Милону и без того трудно. Толпа требует союза с германцами, и, как ни тупы милоновы дружки, они поймут, если он будет действовать, вернее, бездействовать, слишком явно. В лучшем случае переговоры затянутся до весны.
Этого и достаточно. Не позднее марта мы проведём в сенате закон о снятии проконсульских полномочий с Цезаря. Ну а Помпей сильно увлёкся греческим, и мы не станем препятствовать развитию его литературных пристрастий.
Собеседники переглянулись довольные, словно знатоки игры латрункули, оценившие удачный ход. Пламя факелов дёргало и рвало темноту триклиния. Говоривший последним приподнял чашу:
Твоё здоровье, Марк Туллий. Ты весьма кстати вернулся Ха-ах, хорошее вино. Признайся, там, в изгнании, ты, верно, и забыл вкус фалернского?
Нет, Фабий. К счастью, проконсул снабжал меня всем необходимым Мм Вино твоё действительно прекрасно и, ты знаешь, там я чувствовал себя меньше изгнанником, чем в Городе. Здесь все меня ненавидят, народ зовёт «мерзким законником», хорошие люди выскочкой. Прямо не пойму, кому обязан переменой места.
Ну разве ты не знаешь: Город не любит тех, кто в нём, и обожает отсутствующих. Особенно удачливых полководцев. Вот почему Цезарь тем опаснее, чем он дальше.
Лицо Цицерона дёрнулось, словно от боли:
Безумцы! Почему они не могут понять: если дать Цезарю сделать, что он хочет, наша гражданская община расползётся, как старое рубище странствующего философа-грека. Чем им не нравится тога? Её ткань прочна, в ней свободно движениям, она одинаково защитит от зноя и непогоды
Она не всем по плечу, Марк. Опять-таки у неё нет карманов, а жить на одно красноречие, оставив торговлю плебеям, могут позволить себе немногие. Слово Рима всё с большим трудом переходит в дело. Восток пал под натиском наших легионов, рассыпался в прах, но именно этот прах, а не хрупкие деспотии, является его истинной структурой. Наше оружие не изменило его, а обнажило, сделав явным то, что скрывалось господство случайного и произвол. И именно в этом, истинном своём виде, Восток стал врагом идеи Города. Наша сила теряется в его многоликости, обнаруживает раскол в самой себе. Я не удивлюсь, если через десять лет мы увидим на берегах Тибра царицу не как пленницу, а с многочисленной свитой, поражающей наших зевак роскошью. Я не удивлюсь, если ещё через полста лет произвол безумца будет править Городом, закрывая собрания плащом страха, загоняя Слово в ущелье шёпота.