Был дурак, чуть не пропал... Ха! Думал святую землю работать, других научить, как за нею ходить надо... Спасибо, самого научили!
- Островской, дьявол! - послышалось опять с берега, и один из сидевших у костра бродяг зашевелился...
- Однако вы лучше проезжайте по добру, - сказал Островский. - Товарищи мои выпили... Как раз захотят познакомиться...
Фрол быстро двинул лодку багром, и она нырнула с нами из освещенного пространства в темноту.
- Храни господи, - сказал старый ямщик. - Жиган ныне голодный, как волк. На станках не подаем мы... А водку жрут, - прибавил он с удивлением и, пожалуй, с завистью...
Мне показалось, что Островский тоже был слегка выпивши. Мы отъехали сажен тридцать, когда с берега послышался пьяный голос бродяги:
- Микеша! А Микеш! Желторотой! На волю хочешь?
- Молчи ты, пьяный! - сказал сурово Островский.
- Ну, ничего, не сердись, Островской, я ведь любя...
- Микеш!.. Мике-ешь!.. Микешенька... - катилось еще долго над сонной рекой, перемежаясь пьяным хохотом. Ямщики молча налегали на весла, и вскоре огонек скрылся из виду.
Ночь продолжала тихо ползти над Леной. Взошла луна, красная, как кровь, и опять закатилась за вершину близкой горы. Северная Медведица спустилась низко, все растягиваясь и вырастая... Потом мутное облако поглотило редкие звезды, а наша лодка все плыла... Я как-то не заметил, как мы еще раз перерезали реку, и спохватился только, когда лодка зашуршала килем по песку.
Кругом было пусто. За широкой береговой отмелью лежала полоса гор, молчаливых и сонных...
Ямщики сложили весла, стали в лодке, приставили руки к щекам, и над пустынным берегом, будя ночные отголоски, понесся протяжный крик:
- Аг-ы-ы-ы...
Фрол кричал, видимо надрывая старую грудь. Микеша тянул свободно, полным и звучным голосом. Никогда еще я не слыхал подобных звуков из человеческой груди... Крик был ровный, неустанный и гулкий, точно тягучий отголосок огромного колокола... Это был обычный призыв с берега к спящему за отмелью отдаленному станку.
- Аг-г-гы-ы... ямщики!
Старик сорвался глухим хрипом и болезненно закашлялся.
- Э-эх, - сказал он с горечью, - съела у меня голос река-матушка.
Микеша продолжал кричать, не останавливаясь для передышки...
- Идут, - сказал наконец Фрол.
Действительно, за отмелью мелькнули огни фонарей, и Микеша тоже смолк. И тотчас же со стороны реки, из-за горы, как бы в ответ на крик ямщика раздался такой же протяжный крик, только чудовищно громкий и глубокий. Мы невольно переглянулись и замерли, охваченные безотчетным испугом... Казалось - сказочное чудовище проснулось и завыло где-то неподалеку.
- Пароход, - сказал первым опомнившийся Фрол.
Вскоре в глубине темной ночи послышались частые гулкие удары, и на реку, сверкая огнями, выплыл пароход с двумя барками. Микешка быстро вскочил в лодку и отсунулся от берега, кинув Фролу его узел. Через минуту лодку едва можно было разглядеть на темных волнах Лены.
- Прощай, Микеша! - крикнул я вдогонку.
- Прощай-ай! - донеслось в ответ из темноты.
- Варнака к варнаку тянет, - с презрением сказал Фрол. - К жиганам, видно, пристанет.
- А ты разве не знал, зачем он у тебя выменивает лодку? - сказал я. Зачем же уступил?..
Фрол ответил не сразу.
- Хорошо ли бумагу писал? Крепко ли? - спросил он через минуту. Станочники чисто собаки. Не отдадут, пожалуй.
В это время к нам подошли станочники с фонарями, и все мы молча смотрели, как пароход, повернув к нам оба огня, бежал как будто прямо к нашему берегу... Под лучом пароходного огня мелькнула на мгновение черною тенью лодка Микеши и исчезла...
- Кто на реке? - спросил один из ямщиков.
- Микеша, - ответил Фрол торопливо. - Со мной приехал, да, вишь, сейчас отсунулся.
- Пошто?
- Я разве знаю?.. Ничего не говорил. А видно, опять в бега снарядился.