Проклятое место сидеть не хочет, - задумчиво сказал Микеша и потом, усмехнувшись, прибавил: - А титаринские испугались. Тридцать человек боятся... Один человек не боится... Деньги, сказал бы, давайте, деньги дали бы... Удивительное дело... Уни-ат!
- А тебе любо? - ехидно спросил Фрол и, живо повернувшись ко мне, сказал: - Микешко этот вот какой человек: гоньба гонять - не хочу, жениться - не хочу, начальник возить - не хочу. Ничего не хочу! Как будешь жить?..
- Неволя жить не хочу, - задумчиво и просто сказал Микеша. - Пашпорт давали бы, белый свет пойду...
Фрол посмотрел на него долгим и насмешливым взглядом...
- Безумной! - сказал он убежденно. - Как пашпорт тебе дадут? Другой тоже пашпорт хочет... Все захотят, кто на станке останется? Начальник приедет, кто повезет?..
Микеша промолчал. Лицо у него было грустное. Быть может, он признавал неодолимую правильность аргумента, но внутри у него бессознательно, нелогично и непобедимо засело стремление к белу свету и вольной воле. Вообще мне казалось, что теперь роли ямщиков радикально изменились. Фрол представлял собою само здравомыслие, вековую мудрость ямщицких общин, - и он с уничтожающей насмешкой смотрел на "безумного" Микешу. В глазах последнего стояла лишь грустная растерянность и темное, бессознательное стремление... неизвестно куда...
- Как же ты говоришь, - заступился я за Микешу, к "безумию" которого я почувствовал глубокую симпатию, - как ты говоришь, что он не хочет работать, когда вот он лямку с тобой же тянет...
- Так то я его нанимал, - ответил Фрол насмешливо. - Какой это станочник на чужой станок нанимается, свою очередь держать не хочет... Два раза бегал... обществом пороли... Может, скажешь, неправда?
Микеша продолжал молчать.
- Теперь, гляди, опять чего-то надумал, - с чисто мефистофелевской улыбкой продолжал Фрол, пронизывая бедного Микешу острым и насмешливым взглядом. - Скажешь - и это неправда? А зачем барахло взял?.. Сапоги зачем? Ружье для чего захватил? Смотри, общество все равно достанет тебя... Опять портки спустят.
Он говорил с негодованием и увлечением. Но Микеша вдруг перевел на него свои выразительные глаза, в которых засветилась определенная мысль, и сказал просто:
- Меняй у меня лодку. Моя лодка на станке осталась, хорошая!..
Маленькие хитрые глазки Фрола забегали. Он был сбит с бескорыстно-обличительной колеи и не мог сразу попасть на другую, тем более что ему приходилось стать пособником подозреваемого нового побега. Через некоторое время, однако, он ответил заискивающим тоном:
- Придачи, Микешенька, не спросишь?
- Где придачу возьмешь? Лодку сегодня давай. Проезжающих доставим, я в лодку сяду, ты пешком назад пойдешь.
- А я потом как твою ладью достану? Станочники не отдадут.
- Бумагу пишем. Вот он бумагу пишет, - указал Микеша на меня.
- Пишешь бумагу? - живо спросил у меня Фрол. - Ну, когда так, - меняю!
Они ударили по рукам, и я тут же на листке, вырванном из записной книжки, наскоро написал условие, буквы которого расплывались от снега. Фрол тщательно свернул мокрую бумажку и сунул в голенище. С этой минуты он становился обладателем хорошей лодки, единственного достояния Микеши, которому в собственность переходила старая тяжелая лодка Фрола. В глазах старого ямщика светилась радость, тонкие губы складывались в усмешку. Очевидно, теперь он имел еще больше оснований считать Микешу полоумным...
Снегу, казалось, не будет конца. Белые хлопья все порхали, густо садясь на ветки талины, на давно побелевшую землю, на нас. Только у самого огня протаяло и было черно. Весь видимый мир для нас ограничивался этим костром да небольшим клочком острова с выступавшими, точно из тумана, очертаниями кустов... Дальше была белая стена мелькающего снега.
Вдруг оба ямщика насторожились.
- Будет! - сказал старик, подымаясь. - Собирайся, ребята, халан проходит...