Вот, если бы ваше графское сиятельство…
– С радостью бы готов с вами, да не могу, – отнекивался Михаил Гаврилович, – здоровьем плох, да и при дворе давно в немилости, на примете… А лучше всего бы вам, – продолжал граф, подумав, – обратиться к князю Алексею Михайловичу Черкасскому. Человек он надёжный и опытный… и в тридцатом году он всё дело устраивал.
На другой день молодёжь всем обществом отправилась, по указанию графа, к Алексею Михайловичу, чтобы просить его быть руководителем.
Алексей Михайлович ласково встретил молодых людей, выслушал их просьбу и, обнадёжив своим содействием, отпустил их весёлыми и радостными, а сам, между тем, тотчас же по их выходе собрался и поехал к герцогу передать о заговоре семёновцев. Князь не затруднился даже и указать на некоторых лиц, в том числе и на Грамматина, адъютанта принца Антона.
Через какие-нибудь часа два всех приходивших к князю арестовали, представили к допросу в тайную канцелярию и пытали со всевозможным пристрастием, но никто из них не выдал участия ни графа Михаила Гавриловича, ни принцессы. Только один Грамматин под жестокою пыткою указал на принца Антона-Ульриха в том, что тот знал о замышляемом заговоре и позволил ему участвовать в нём.
Узнав из этого показания об участии принца, хотя и пассивном, регент обрадовался случаю выместить на беззащитном принце всю накипевшую желчь. Он тотчас же послал за ним и нарочно, для большего оскорбления, удержал у себя бывших у него многих знатных особ.
– Знаете ли, ваше высочество, где ваш адъютант и правитель канцелярии? – со злою ирониею спросил герцог, когда к нему явился принц.
– Я не знаю… – начал принц, заикаясь и бледнея.
– Так я вам скажу: он в моей тайной канцелярии, на допросе, в котором открыл все козни.
– Но, ваше высочество, я ничего не знаю и ни за кого не отвечаю… это до меня не касается.
– Нет, касается, – уже с запальчивостью стал кричать регент, – я теперь знаю, что вы замышляете… Вы хотите учинить массакр… рубить нам головы… Вы человек неблагодарный… человек кровавый… Вы только кажетесь тихим, а если бы вам дать власть, вы погубили бы всех нас, и сына своего, и государство.
Регент разгорячался всё больше и больше и всё ближе подступал к растерявшемуся Антону-Ульриху. Отступая от регента, принц левою рукою коснулся эфеса своей шпаги, и это неловкое движение ещё более раздражило Бирона.
– Что-о! – почти заревел он. – Вы смеете угрожать мне, вы вызываете меня на поединок! Так я же вам говорю, что я не трус и могу с вами справиться… Ступайте и ждите моих приказаний.
Бедный принц, воротившись в Зимний дворец, прямо, не заходя к принцессе, прошёл к себе в апартамент, усиливаясь сколько-нибудь собраться с мыслями, но он опять ни до чего не додумался, кроме того, что надобно всё скрыть от жены. Однако же и это намерение не удалось – Анна Леопольдовна должна была скоро всё узнать и с ещё большим оскорблением.
На другой день, утром, приехал новый посланник от регента, барон Миних, брат фельдмаршала, с предложением и уже подготовленным прошением от имени принца об увольнении его от всех занимаемых им должностей. Принц безоговорочно согласился, подписал прошение, но регент этим не ограничился. Он имел дерзость передать принцу совет никуда не показываться в общество ради личной безопасности, из опасения того, что будто бы народ, раздражённый множеством заключённых в тюрьмы и пытанных по поводу замыслов принца, может нанести ему оскорбление.
Известие об отставке отца государя, сопровождавшееся таким унизительным с ним обращением, раздражило всех, и в особенности семёновцев, которые любили принца, находя у него всегда ласку и привет в случае нужды.