Да и в ней самой совершалась ожесточённая борьба: она искренно любила племянницу, считала её своею дочерью, желала ей счастья, хотела бы обеспечить её будущность, вполне соглашалась с проектом своего Андрея Иваныча, о котором успела-таки сообщить неугомонная Марфа Ивановна, а между тем жалела и дорогого Эрнста, сознавая, что после неё ему будет трудно, хотела бы и его обеспечить. Сколько ни думала она, но исполнить то и другое, помирить между собой интересы дорогих лиц не представлялось никакой возможности.
Полученный от Бестужева доклад герцог тотчас же передал императрице, умоляя её согласиться на общее желание будто бы всех первенствующих членов государства, красноречиво, насколько он мог, убеждая, что одно регентство только может отвратить от него гибель, неизбежную по кончине государыни. Герцог напоминал ей о прекрасных днях исчезающего счастья, о своей глубокой преданности, о своём отчаянии, от которого могут исцелить, – нет, его горе неисцелимое, но, по крайней мере, спасти постоянные, непрерывные труды о благе народа. Высказано было всё, на что оказалось способным изощрённое честолюбие фаворита.
Государыня выслушала его, взяла доклад, покачала сомнительно головой и, не читая, молча, отложила на стоявший подле неё столик. Большего на этот раз герцог не мог добиться.
Прошли три дня, самые мучительные дни в жизни владетельного герцога курляндского. Возобновлять свои просьбы, зная её характер, он не решался, но не переставал различными косвенными путями напоминать о необходимости скорейшего разрешения доклада. Наконец государыня приказала принести к себе своего обычного советника, неизменного Андрея Ивановича. Ухудшающееся с каждым днём здоровье начинало и ей самой напоминать о неотложности той или другой развязки.
Принесли Андрея Ивановича на носилках и усадили на кресло, по указанию государыни, подле её изголовья.
– Потревожили тебя… Аддрей Иванович… по нужному делу… – с обычной фразою обратилась к нему Анна Ивановна. – Просят меня все назначить… правителем Эрнста… видно, чуют близкую смерть мою…
– Ни единый из верных рабов, всемилостивейшая государыня, не дерзает помышлять о таковом злоключении. Все мы пребываем в крепком уповании на милость Божию, что она продлит драгоценную жизнь вашего величества ещё на многие и многие годы, для счастья всех нас, но политические комбинации вынуждают иногда постановлять ордеры и на такие случаи, кои потом и не осуществятся…
– Ты бы изготовил мне завещание, Андрей Иванович, – перебила государыня красноречивые излияния вице-канцлера.
– Проект изложения воли вашего величества мною уже сочинён пунктуально, как требует обычай, – доложил Андрей Иванович, вынимая из кармана бумагу.
Замечательно, что имя герцога не было упомянуто ни государынею, ни её вице-канцлером, но оба понимали, о ком должно быть распоряжение.
– Скоро же… – заметила императрица, – а кто писал завещание?
– Я, нижайший раб вашего величества…
– Хорошо… я рассмотрю… – закончила государыня, засовывая завещание, не прочитав его, под подушку.
Андрея Ивановича унесли, а императрица, во всё время полусидевшая в постели, опираясь спиною на подушки, спустилась с них и улеглась, как будто желая заснуть.
Больную навещали по нескольку раз в день принцесса Анна Леопольдовна с мужем и почти каждый день цесаревна Елизавета Петровна. Обыкновенно они, боясь утомить, не засиживались долго, особенно цесаревна, с которою государыня вообще обращалась сдержанно; заметно было, что прежнее нерасположение и подозрительность в их отношениях не исчезли.
С племянницею и племянником больная разговаривала приветливо, а в последние дни в обращении её с ними даже замечалась особая нежность. Из приближённых же один герцог Эрнст бывал постоянно при ней, почти не отходя от постели.