Справедливо, Фишер действительно говорил, но только не ему, а Бирону, что и было подслушано Варварой Дмитриевною.
– Заждалась я тебя, милый, – продолжала между тем девушка, не отнимая рук от шеи дорогого человека и не сводя с него глаз, – как долго!
– Что делать, Варя, люди были близкие мне, нужные, я и так их не удерживал, а отпустил раньше обыкновенного. Да и виделись мы недавно, вчера, у принцессы Анны.
– Да что это за свидание! – надула губки девушка, – слова нельзя перемолвить, взглянуть лишний раз опасно.
Девушка затараторила, так ей хотелось выложить вдруг всё, что было на сердце и что во всё это время делалось во дворце интересного. Быстро сыпались слова с розовых губ, вперемешку с поцелуями, перескакивая с одного предмета на другой. То говорилось о строгой императрице и страшном герцоге, о том, что в последнее время между ними стали часто случаться досадливые речи, как будто ссоры, продолжавшиеся дольше прежних, то слышалось имя Анны Леопольдовны, которую фрейлина искренне любила. Она только на вид такая, а в душе добрая, постоянно возвращалась в рассказах Варвара Дмитриевна к своей принцессе, никому выговора не скажет, да чего не скажет, и сама вовсе не заметит ничего. Весь день только что читает, если бы не ходить к тётке, так и оставалась бы за книжкой неодетою. На вопрос Артемия Петровича: по-прежнему ли тётка Анна Ивановна любит племянницу и не случалось ли между ними чего? – Варвара Дмитриевна сначала сказала, что ничего не заметила, но потом, подумав, добавила:
– Вот только в самое последнее время, как начались размолвки-то с герцогом, тётка стала похолоднее с принцессою. Иной раз, как даёт ей целовать свою руку, заметно, с неудовольствием отвернётся.
– А не знаешь, Варя, отчего? – допытывался Артемий Петрович.
– Не знаю… – протянула девушка, – а сдаётся мне, что задумал что-нибудь герцог: больно он лебезит около принцессы.
– Не хочет ли он сына женить на Анне Леопольдовне?
– Всё это так, верно, мой милый, какой ты умный, а мне бы век не догадаться, пока не услыхать от них самих. Теперь я понимаю, почему герцог, как ни придёт, всё твердит одно, всё нахваливает, что его Петруша, хотя по шестнадцатому году, а мужем может быть настоящим… – лукаво улыбаясь и несколько конфузясь, передавала Варвара Дмитриевна.
– Если это правда, моя дорогая, так сослужи мне большую службу: уговори всеми средствами, сама или через Юлиану, принцессу отказать Петру Бирону.
– Хорошо, дело не трудное; принцесса боится, да и не любит Биронов.
– Ну, а обо мне, Варя, ни герцог, ни государыня ничего не говорили? Никаких разговоров не было?
– При мне ничего не говорили, а Юшкова рассказывала, будто государыня тебя очень хвалила: и умный-то ты какой, и говоришь красно.
– А другие не говорили?
– Другие-то говорили, да об этом не стоит рассказывать… так, гадость какая-то…
– Что говорили?
– Право, милый, не стоит рассказывать… я и забыла…
– Скажи, кто говорил-то?
– Известно, кто у нас шут гороховой? Куракин.
– Нет, ты мне скажи, Варя, всё расскажи. Я это хочу непременно, требую.
– Да зачем тебе знать? Ты такой недотрога, сейчас рассердишься… а Куракину, известно, только бы ругаться.
– Не буду сердиться, Варя, ты только расскажи, мне нужно, – продолжал настаивать Артемий Петрович.
– Вечером это было вчера. Герцог говорил про Анну Ивановну, какая она мудрая монархиня, что все предначертания покойного дяди привела в исполнение, а Куракин вдруг говорит:»Нет, не все». А какие же? – спрашивает герцог. «А вот, – говорит Куракин, – Пётр накинул на Волынского петлю, да не успел затянуть, а государыня не токмо не затянула, а, напротив, сделала кабинет-министром». Анна Ивановна изволила улыбнуться и пригрозить пальцем.