Поспособствуешь?
- Как это? - Гаранин отступил на шаг.
- Да не бойся ты, ничего из тебя высасывать не будут... Иди сюда.
Хвост, с обезьяньей цепкостью обвив плечи, подтолкнул к зеркалу. В руке каким-то образом оказался длинный двузубец с золотыми остриями и древками из черного металла, украшенными непонятными знаками. Зеркало неожиданно осветилось, став словно бы окном наружу, в ясный солнечный день, и там протяни руку и коснешься - была комната, и стол, и человек, которого Гаранин с трудом узнал - забыл его и не собирался вспоминать...
- Технология простая, - сказал Первый. - Размахнись и бей. Желательно целиться в сердце, да уж бей куда попало - результат один. Не бойся, тот, чье отражение, не подохнет. Хотя разного рода неприятности гарантированы. А лично ты ничего не почувствуешь и не потеряешь, ты уж поверь...
- А ты, значит, вылечишься? - спросил Гаранин, впервые за все время пребывания в пещере переходя на "ты". - Получишь частицу моей души?
- Вот именно, - сказал Первый. - Захотелось мне пожить еще немного, посмотреть, до чего вы в конце концов докатитесь... Вполне безобидное желание, по-моему. Ну что ты стал? Бей! Неужели забыл, как этот старый хрен пакостил тебе в институте? Ты же не слабачок, ты свой парень, мы с тобой из одной стаи, бей!
Гаранин стоял, опустив руки с двузубцем. Его ошеломил не способ, заменивший, оказывается, традиционные молодильные яблоки и живую воду, а легкость, с которой змей ставил знак равенства между ним и собой, ставил их на одну доску.
Доцент Молчанов исчез, появился Ермоленко.
- Ну что же ты? Не понадобится впрягаться в одну упряжку с этой дешевкой Прудниковым. Обойдешься и без министра. Твой старикан всего-навсего занедужит и уйдет по состоянию здоровья. Чистенько и элегантно. И никто во всем свете, даже твоя принципиальная синеглазка, не посмеет тебя ни в чем упрекнуть. Бей!
Гаранин медленно сказал:
- Но я-то - я всегда буду помнить это зеркало...
- А пребывание в Крутоярске тебе не пришлось бы иногда вспоминать?
- Это - дела нашего мира, - сказал Гаранин.
- А я - на Марсе? Мы что, на Марсе сейчас? Разбил ты стекло камнем или взглядом, значения не имеет, - так и так не склеишь... Бей!
Гаранин стоял опустив руки. В зеркале медленно, очень медленно - десять раз успеешь ударить - проплывали люди, и голос Первого вязнул в ушах:
- Что стоишь? Все забыл, слюнтяй? Помнишь, как этот тебя оскорбил принародно, а ты и утереться не смог? А из-за этого едва не сорвалось твое первое самостоятельное задание. А этот увел девушку. А этот? Этот? Помнишь? У тебя, дурака, уникальная возможность рассчитаться за все обиды, и ни один суд не осудит! Бей смело!
"Он поставил меня на одну доску с собой, - думал Гаранин. - Значит, было все же что-то в моих делах, словах, поступках, жизни, что дает ему право так рассуждать? Было? И есть? Какая разница, чем разбить стекло... Но как же это? Все было не для себя, для дела, для себя-то ни времени, ни сил подчас не оставалось. Выходит, все же? А если найдется другой, не такой совестливый?"
Гаранин размахнулся и что есть силы ударил в невидимое стекло утолщавшимся к концу черенком двузубца. Светлый солнечный день разлетелся острыми полосами, из-под него темным взором выступил камень, осколки, печально звеня, осыпались шелестящим ручейком и таяли на лету. Осталась тяжелая рама, вычурная и нелепая. И нечеловеческий рев:
- Зеркало мое!
Гаранин не шевелился - то, что ему пришлось осознать о себе, было страшнее бесновавшегося за спиной чудовища. Безапелляционный холодок жестоких истин льдистой иголочкой занозил сердце, и Гаранин, удачник, супермен, жестокий рыцарь НТП, почувствовал, что сейчас заплачет, - дорога вела в никуда, да и была ли это его дорога?
Он обернулся, услышав хохот.