Не этот ли мир, суматошный и цветной, словно экран телевизора, виделся ему в тех снах?
А кто-то продолжал жалобно стенать и плакать. Денис встал и распахнул дверь.
В его кувикулу тотчас ввалился сидевший за дверью на корточках юноша в обтягивающем зеленом трико, похожий на лягушку или змейку. Денис уже знал, что это была униформа дворцовых скороходов.
— Прости, — заизвинялся он. — О, прости!
И объяснил, что протовестиарий, начальник дворцовых служителей, велел ему отправляться на новую должность. Именно сюда, именно к достопочтенному Дионисию из благороднейших Археологов, да будет над ними надо всеми, всегда и везде Господня щедрость!
— Чего же ты плачешь? — удивился Денис. — Значит, тебя ко мне на работу послали? Но разве у меня камни надо ворочать или я кусаюсь?
Молодой человек в лягушачьей форме объяснил, что служба в кувикулах у них, во дворце, считается невыгодной, это равносильно понижению в должности. О, он знает, чьи это интриги! Скороход дворцовый, если вовремя весть принесет или, подай Боже, монаршее благоволение, он обол получит, а то и целый серебряный денарий. Едва ли уж теперь ему добиться такого, увы!
— Я для них, выходит, нищий, — усмехнулся Денис и подумал: «Так вскоре и штатом обрастешь!» Поразительно, он поймал себя на том, что рассуждал точно так же, как на том далеком раскопе: «Их же поить-кормить надо, зарплату изыскивать». — А здесь феодализм развитой, глядь-поглядь — и пожалуют поместьем.
Вчера в этой самой дворцовой кувикуле, отведенной Денису благодаря стараниям маленького Фармацевта, его коллеги, он всю ночь просидел за разговорами с чудаком Ласкарем, который за ним увязался. Старый воин, донкихотствующий и жалкий. С трудом добыл ему кружку вина — во дворце, где все, от истопника до эпарха, только и делают, что пьют и гуляют за казенный счет. Утром старик покинул его, сказав, что должен появиться в доме, где квартирует.
Теперь вот этот бывший скороход в красиво обтянутых ляжках. Нашел где-то половую тряпку, метелку, но за уборку так и не принялся. «Э! — подумал Денис. — Да ты, братец, с ленцой!» Таких он и на раскопе своем не жаловал.
— Подай воды, — приказал он. За эти византийские дни и ночи Денис уже научился изъявлять свою волю безо всяких «прошу» или «пожалуйста», волшебных всяких слов.
Лягушка воды подал, но за уборку так и не принимался. Все стенал и жаловался вслух, и Денис, поднаторевший в эллинской речи настолько, что мог уловить у собеседника чужеземный акцент, спросил:
— Ты что, не грек?
— Ты хочешь сказать, не римлянин, мой господин?
— Да, не римлянин, пусть будет так.
— Я из Генуи, это на Западе. Здесь же мой отец имел мастерскую в порту.
— А теперь уже не имеет?
— О, он разорился!
— Наверное, по проискам или каким-нибудь интригам?
— Как ты проницателен, мой господин, именно так!
— У вас у всех здесь происки да интриги. И ты, значит, добываешь семье на пропитание?
— О, синьор!
— Ну, ладно. А за какие же интриги все-таки ты так понижен в должности?
— Когда к нам был назначен новый протовестиарий, я не принес ему положенный подарок.
— Ах, вот как! Значит, взятки и у вас процветают. Тут я тебе могу помочь только одним — просить протовестиария, чтобы он перевел тебя на другую службу.
— О нет, милостивый синьор! Я остаюсь у тебя, буду тебе верно служить, хорошо работать. Может быть, заслужу у тебя когда-нибудь звание оруженосца.
— Почему оруженосца?
— Но ты же, всещедрейший, ты магистр, чин имеешь таксиарха схол, по нашим западным понятиям, ты — рыцарь, по-византийски — кавалларий.