Но в другом она преуспела вне сомнений. Я научил ее совокупляться при народе. Ну, например, на пляже, точнее - в реке, когда вокруг тебя плескаются десятки обывателей. Ты стоишь по пояс, а к тебе прижимается девушка, как будто ей холодно. Вот тут-то все и происходит. Главное, чтобы лицо оставалось скучающим... Ну что, старый самец! Ты еще не перевернулся в своей колбе?!
- Ты с кем-то разговариваешь? - спрашивает Галя. Она трет полотенцем мокрые волосы.
- Отца твоего вспоминаю... Большой был человек.
- Жаль, что я почти его не знала, - сожалеет Галя, устраивая на голове хвост. - Мама говорила, что он нехороший человек!
- Все матери эгоистки! - убежденно говорю я. - Если у них что-то не получилось, детей настраивают против отцов... Великий ученый он был. Свободную материю в себе открыл. Когда он умер, то все материалы сослуживцы забрали. Засекреченным был Федор Михалыч. И его, как Ленина, забальзамировали и выставили в секретной лаборатории, чтобы соратники не забывали... Я и сам-то после его смерти узнал, что секретник он, твой отец.
Мы сидим некоторое время, скорбными лицами поминая великого ученого.
- А что мне делать, когда мой муж вернется? - спрашивает отгрустившая дочь.
- О чем ты?
- Я ведь с ним не смогу, как прежде... Ты ведь меня научил...
- Тебе не стоит волноваться на этот счет. Невесомость делает мужчину импотентом... Можешь развестись с ним, - предлагаю.
- Я его люблю, - вздыхает, подкрашивая глазки.
Мне нужно по делам. Я одеваюсь, треплю Галю по щеке и спускаюсь по лестнице в осенний день. До нотариальной конторы иду пешком, обдумывая свое дело. Потом целый час сижу в очереди и, наконец, попав на прием к нотариусу, объясняю свою нужду. Он удивленно смотрит на меня, долго не понимая, чего я от него хочу, а потом, когда уразумел, стал решительно отказываться. Я ему доказываю, что риска никакого, что на бумаге будет стоять моя подпись, а он лишь подтвердит ее. А на прейскурант плевать в конце концов!.. Наконец бумага составлена, нотариус прячет в карман часть денег из бабушкиного наследства, и я ухожу прочь, удовлетворенный,
- За твое здоровье, Казбек! - поднимаю я бокал с шампанским. - И пусть твоя раскосая физиономия поскорее окажется в Алма-Ате!
Мы пьем за его день рождения, он сообщает мне, что заявление об уходе уже подал и ковырять полумертвые мозги осталось несколько дней. Предлагает как-нибудь летом навестить его родину, покупаться в прохладных арыках и отведать шашлыка на саксауловом дереве. Безусловно, это все заманчиво, я даю свое согласие, и мы поднимаем тост за Казбековых родственников, проживающих в великом множестве в степях Мангышлака... Я еще некоторое время слушаю его болтовню, а потом достаю из кармана заверенную нотариусом бумагу.
- Видишь ли, какое дело... - Я начинаю разговор издалека, чтоб не спугнуть. - К тебе вопрос как к нейрохирургу.
- Что за вопрос? - пропел Казбек, подыгрывая себе на саазе.
- Как бы тебе сказать... Ну... Можно ли обнаружить в мозгу след от раны, оставленный двадцать пять лет назад?.. Ну, например, след от осколка?
- Конечно, можно, - с легкостью, не ожидая подвоха, отвечает певец.
- А ты можешь найти?
- А тебе зачем? - настораживается Казбек, бросив на постель инструмент.
- Видишь ли, я хочу попытаться отыскать в мозгу ту точку... Скучно мне как-то...
Я смотрю на своего друга серьезно, он понимает, что я не шучу, и мрачнеет.
- Ты безумный, - после паузы говорит Казбек.
- Помоги мне... Я приду к тебе под конец дежурства, ты вскроешь мой мозг и в канал раны вставишь трубочку так, чтобы, проходя в нее, гвоздь попадал в ту точку.
- Нет.
- Представь, что я угодил под машину.
- Нет.
Я протягиваю ему запотевшую в руках бумагу.
- Это тебя обезопасит. В ней есть и печать, и подпись нотариуса.