И почти все умеют писатьчитать. Но где же Бен Джонсон хотя бы? Или Томас Мор?
Грустно.
К слову, о Томасе Море. Как известно, он был лордомканцлером Генриха VIII. Потом, что являлось не редкостью в ту эпоху, король решил обезглавить его. Поднимаясь на эшафот, автор "Острова Утопии", обращаясь к палачу, шутил:
"Пожалуйста, сэр, помогите мне взойти. А вниз я уж какнибудь сам спущусь".
До чего же прелестны англичане в своем чувстве юмора!
Завидую. Надо признаться, что мы этого лишены совершенно. Даже Мейерхольд, когда Сталин поставил его к стенке, не нашел ничего более остроумного, как закричать:
- Да здравствует революция!
* * *
Автор "Анатомии меланхолии" Бертон, из той же очаровательной компании англосаксов, предложил:
"Заберись повыше и смотри, и ты увидишь, что весь мир безумен".
Через три столетия, в наш век атомной и водородной бомбы, я не могу посоветовать ничего другого.
* * *
Гуляли по Московскому зоологическому саду. К железным клеткам, в которых помещались не слишком благородные животные, иногда были прикреплены металлические дощечки с надписью: "Хорошо переносят неволю".
К сожалению, на мою клетку нельзя повесить дощечку с такой утешительной надписью.
* * *
Начальник американского генерального штаба Риджуэй рассказывает: было совещание перед крупной операцией; какой-то генерал, согнувшись над картой, сказал: "За эту высоту я бы отдал десять тысяч человек". В комнате стало тихо. И вдруг из глубины раздался спокойный голос: "Щедрый мерзавец".
Вот и Сталин тоже был щедрый мерзавец. Я даже думаю - самый щедрый из тех, кого запомнила история.
* * *
Только писатели-подлецы могут говорить на собраниях (дома они этого не говорят), что отсутствие свободы делает нас счастливыми, а литературу... великой!
* * *
- Я тебя очень люблю.
- Как это грустно!
- Грустно?
- Да. Я надеялась, что ты скажешь: "Я тебя люблю".
* * *
Я писал "Мой век, мои друзья и подруги" три года, и мне казалось, что это долго. А вот один опыт Дарвина над земляными червями тянулся 29 лет.
В следующий раз я буду говорить себе:
- Помни о червях Дарвина! Литература не менее важна в жизни.
* * *
Получив через восемь месяцев корректуру своей книги, Зощенко сказал:
- У нас все делают так медленно, как будто мы живем триста лет.
* * *
Мастерство актера!.. А?.. Что же это такое?.. Что за мистика?
* * *
У кого-то я прочел, что прославленную Садовскую однажды спросили:
- Как это вы, Ольга Осиповна, можете так играть?
- А я не играю, мой милый. Вот выхожу на сцену, да и говорю. Так же я и дома разговариваю.
Оказывается, это самое трудное. То есть самое трудное для актера - это не быть на сцене актером.
* * *
Когда я пишу пьесу - большую или маленькую - впрочем, не только пьесу, а и прозу, - всегда помню слова Станиславского:
"В четвертом акте "Трех сестер" опустившийся Андрей разговаривает с Ферапонтом... описывает ему, что такое жена. Это был великолепный монолог страницы в две. Вдруг мы получаем записочку, в которой говорится, что весь этот монолог надо вычеркнуть и заменить его тремя словами:
- Жена есть жена!"
* * *
Взглянув на сковородку, я прищелкнул языком:
- О, навага!
- Это известно... коты и мужчины обожают навагу, - брезгливо сказала моя аристократическая тетушка.
Она вообще находила, что у нас с котами много общего. Пожалуй, это справедливо.
* * *
Со злостью скомкав "Литературку", я вспомнил слова Салтыкова-Щедрина про какую-то газетенку его времени:
"Как принесут ее, так и кажется, что дурак вошел в комнату".
Я бы только добавил: дурак и подлец.
* * *
Ковыряюсь, канителюсь, потею над словом... Да, к сожалению, я не Достоевский, я не имею права писать плохо.
* * *
В ВТО, в "Доме актера", был творческий вечер Никритиной.