* * *
Про режиссера Хохлова, с сонными глазами посапывающего на репетициях, актеры Большого драматического театра говорили:
- Хохлов умер, но тело его живет.
А другого режиссера, тоже довольно известного и того же "почтенного" возраста, актеры прозвали:
- Бодрый маразм!
Вот бы под конец жизни угодить в золотую середину.
* * *
Мишке Софронову дали трешницу. Он сказал:
- На эти деньги я куплю барбарисок и раздам всем хулиганам в классе. Тогда они меня не будут бить.
И еще: как-то вхожу во двор и вижу такую картину - стоит, подбоченившись, глухонемой Петька, а перед ним на коленях Мишка. И бьет земные поклоны. Они сверстники.
- Миша! Миша! - подзываю я коленопреклоненного.
Он поднимается, неторопливо отряхивает штаны и, пригладив хохолок, подходит ко мне.
- Чего это ты перед Петькой распластался?
- Да так, на всякий случай. Он ведь гроза нашего двора.
Поразительный парень этот Мишка. Очень современен. Далеко пойдет.
* * *
В последней сценической редакции Городничий у Гоголя, как известно, говорит:
"Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор".
Пятнадцать слов.
А в первой редакции было:
"Я пригласил вас, господа... Вот и Антона Антоновича, и Григория Петровича, и Христиана Ивановича, и всех вас для того, чтобы сообщить одно чрезвычайно важное известие, которое, признаюсь вам, чрезвычайно меня потревожило. И вдруг сего дня неожиданное известие, что отправился из Петербурга чиновник с секретным предписанием обревизовать все относящееся по части управления и именно в нашу губернию, что уже выехал десять дней назад тому и с часу на час должен быть, если не действительно уже находится в нашем городе".
То есть 78 слов.
Во второй редакции было - 45.
В третьей - 32.
А в четвертой, как сказано, в беловой - 15.
Ну, а у нас? Где они - эти четвертые редакции? Не приучены. Некогда. Заседания в Союзе писателей, совещания, собрания, партсобрания, бюро, партбюро, секретариат, президиум, правление, выборы, перевыборы... Трудятся товарищи писатели. Запыхались.
Вот и результаты!
* * *
Это хорошо сказано про язык: "за белыми березками мокрый теленочек".
* * *
В девятнадцатом году выходил на трибуну Вадим Шершеневич и говорил:
"Видите ли, товарищи, я поэт гениальный".
Примерно то же самое говорили и Есенин, и я, и даже Рюрик Ивнев своим тоненьким девическим голоском.
В больших переполненных залах - умные улыбались, наивные верили, дураки злились и негодовали. А говорилось это главным образом для них - для дураков.
"Гусей хочется подразнить", - пояснял Есенин.
Древняя традиция! Очень древняя. Вот Иисус еще посмелей был. Забирался на крышу и объявлял, что он сын Бога и сошел с небес.
Евангелист замечает, что при этом зеваки обычно судачили:
- Не Иисус ли это, сын плотника Иосифа? Ведь мы знаем его мать и отца, как же он говорит, что сошел с неба!
Четыре родных брата "сошедшего с небес" - Иаков, Иоссий, Иуда и Симеон тут же мозолили глаза.
Даже нехитрые доверчивые ученики Иисуса, по словам евангелиста, очень удивлялись:
"Как, мол, такое можно слушать!"
Значит, надо признать, что мы не очень-то были оригинальны со своим эпатажем. Ему две тысячи лет без малого.
А распяли Иисуса дураки. Их ведь много, и они всегда очень деятельные, крикливые.
Лев Толстой в 1850 году (запись в дневнике) ставил перед собой три цели, чтобы "поправить свои дела":
1) Попасть в круг игроков и при деньгах играть.
2) Попасть в высокий свет и при известных условиях жениться.
3) Найти место, выгодное для службы.
Вот был парень!..
Французы в таких случаях заключают:
"Когда бес стареет, он делается отшельником".
* * *
Есенин говорил:
- Ничего, Толя, все образуется.
Прошла жизнь, и ничего не образовалось.
* * *
Я, пожалуй, эпикуреец.