Прими, однако, единственный совет: выбирай с осторожностью. Хорошие рабы — все большая и большая редкость. Прошли те времена, когда за шесть-семь сотен денариев можно было позволить себе что-нибудь стоящее. Ныне тех, кого доставляют сюда из Сирии или Вифинии, допустимо определять только в конюшню. Качество по существу — не то, что раньше. Кроме Делоса, где еще можно раскопать двух-трех стоящих невольников из Эпира или Фракии, все остальное — дешевка.
— Ты без сомнения прав. При всем том работа, которую придется выполнять новичку, не требует каких-либо исключительных качеств. Но коль скоро ты сам заговорил о Фракии, мне как раз передали, что из Сардики привезена новая партия рабов.
На мгновение характерный свист и шипение гигантской клепсидры, возвещавшей время в Ульпиевой базилике, перекрыл гомон форума.
— Пятый час [4] , — прокомментировал Карпофор. — Тебе везет. У меня есть еще немного времени перед визитом к цензору Манцину Альбе. Я бы с удовольствием уклонился от этой встречи, подозреваю нашего доброго знакомца в намерении облегчить мой кошелек от лишней тягости и выцедить толику сестерциев.
Им понадобилось не так много времени, чтобы добраться до эспланады, расположенной на южной стороне форума. Там, на помосте они обнаружили кучку мужчин, женщин и детей с выбеленными ногами и металлическим обручем на шее, там же болталась медалька, на которой предстояло выбить имя будущего владельца.
Утирая крупные капли пота, продавец тыкал в невольников, называя их имена: Эрос, Феб, Диомед, Каллиопа, Семирамида, Арсиноя... Казалось, он говорит о государях или бессмертных звездах. В действительности несчастных всего лишь лишили собственных имен и наделили другими, связанными с мифологией, астрономией или местом, где их пленили.
«Рабов считают по головам и право на них не распространяется», — утверждают законники. Главный признак личного достоинства, первейшее свойство индивидуальности — имя человеческое. Его-то в первую очередь и лишен раб.
— Вот видишь, — прокомментировал Карпофор, — все так, как ты только что говорил: выбирать не из чего.
Аполлоний ничего не отвечал. Он продолжал рассматривать выставленных рабов. Казалось, у них на лицах были маски, крашенные мелом, с пустыми глазницами и застывшими чертами.
— В конце концов, — заключил Аполлоний, как бы говоря сам с собой, — зрелище вовсе неутешительное.
— Но ты все-таки не позволишь себе заразиться этой новой модой! В последнее время оплакивание жребия раба должно свидетельствовать о тонкости натуры. Можно подумать, что многие из нас не помышляют ни о чем другом, как об умножении числа вольноотпущенников.
Аполлоний отрицательно замотал головой.
— Друг мой, мы знаем друг друга с младенчества. Мы могли бы стать братьями, и тебе ведомо, с какой нежностью я к тебе отношусь, вопреки несхожести наших мнений по многим предметам, а потому, прошу тебя, позволь мне питать кое-какие иллюзии, не заставляй меня поверить, что ты вовсе лишен чувства. Впрочем, тебе нечего беспокоиться: с тех пор, как при Августе снова вошел в силу закон о вольноотпущенниках, с ними все в порядке. Можешь спать спокойно, освобождение рабов — не дело ближайших дней.
— Здесь я с тобой не согласен, Аполлоний. Каждый в Риме знает, что закон этот в забвении. Даже до восемнадцати и после тридцати отпуск на волю раба зависит только от доброй воли его владельца и...
Карпофор не успел закончить фразу, так как прямо перед ним возник ухмыляющийся во весь рот работорговец.
— Высокочтимые, взгляните на это чудо! Уникальный образчик, только для вас и притом всего за тысячу денариев.