Мне приходилось цепляться за все, у меня ничего не было, с этим миром мы были чужие. Плохое знание языка, особенно разговорного, пришибленность после трагедии, долгая оторванность от людей -- все это причины, по которым я был сверходиноким. Я только шлялся по Нью-Йорку пешком, проходя по 250 улиц в день, и в опасных и в неопасных районах шлялся, сидел, курил, пил из пакетиков алкоголь, засыпал на улице. Бывало, что я по две-три недели ни с кем не разговаривал.
Прошло какое-то время. Я пару раз звонил Кириллу и спрашивал, как дела, когда же он сдержит обещание и познакомит меня с этим мужиком. Он что-то бормотал невнятное, оправдывался и явно выдумывал причины. Я уже совсем перестал на него надеяться, как вдруг он позвонил мне и сказал неестественно-театральным голосом: "Слушай, ты помнишь наш разговор -- я сижу у приятеля, его зовут Раймон, он хотел бы тебя видеть -- выпьем, поболтаем, приходи -- это рядом с твоим отелем". Я сказал: "Кирюша, это тот мужик, педераст?"
-- Да, -- сказал он, -- но не тот.
Я сказал:
-- Хорошо, через час буду.
-- Приходи быстрее, -- сказал он.
Я не стал лгать и говорить, что я с зажженными очами и огнем в чреслах поскакал туда. Нет. Я колебался и был слегка испуган. Я даже, может быть, с минуту не хотел идти. Потом долго думал, в чем идти, -- наконец оделся очень странно, в рваные синие французские джинсы и прекрасный новый итальянский джинсовый пиджак, надел итальянскую рубашку, жилет, разноцветные итальянские сапоги, шею обмотал черным платком и пошел, волнуясь, конечно, волнуясь. Поживите столько лет подряд с женщинами, а потом попытайтесь перейти на мужчин. Разволнуетесь.
Он жил -- впрочем, не хочу навредить этому человеку. Он, в общем, милый дядька. Квартира "вся в антиквариате", как говорили у нас в России. На стене Шагал с дарственной надписью, безделушки, картины, изображающие, как я потом узнал, самого хозяина в балетной пачке, фотографии и портреты танцовщиков и танцовщиц, включая Нуриева и Барышникова. Хорошо налаженный изящный холостяцкий быт. Три, может быть, четыре комнаты, хороший запах, что всегда отличает апартаменты светских и богемных людей от квартир мещан и обывательских гнезд. В тех всегда воняет или пищей, или куревом, или чем-то затхлым. Я очень чувствителен к запахам. Хорошие духи для меня праздник, над чем в школе смеялись плебеи-соученики. По запаху квартира мне понравилась.
А вот и сам хозяин выворачивается из кресла мне навстречу. Рыжие, в меру длинные волосы, плотный, невысокого роста, немножко по-артистичному развязный, даже по-домашнему хорошо одетый. На шее -- плотно -- бусы и какие-то приятные цепочки. На пальцах -- бриллиантовые кольца. Сколько ему лет -- неизвестно, на вид больше пятидесяти. На самом деле, очевидно, за шестьдесят.
Кирилл с ним на дружеской ноге. Они дружески переругиваются. Начинается разговор. О том, о сем или, как писал Кузмин, "То Генрих Манн, то Томас Манн, а сам рукой тебе в карман". Нет, пока никаких рукой в карман, все очень прилично, три артистических личности: бывший танцовщик, поэт и молодой шалопай-аристократ беседуют. Разговор прерывается предложением выпить холодной водки и закусить икрой и огурчиком. Хозяин идет на кухню, Кирилла берет с собой. "Я буду употреблять его для разрезывания огурцов". Мне он помочь не позволяет. -- "Вы -- гость".
-- Господи, блаженство-то какое! В последний раз я ел икру, кажется, в Вене, -- привез несколько банок из России. Елена еще была со мной...
"Как хорошо, что он не набросился на меня сразу", -- вот почти буквально что я тогда думал. Выпив водки, я немного осмелею, и пока это будет происходить, я осмотрюсь.
Как хорошо-то, водка и икра. Мне, отвыкшему от нормальной жизни, все как чудесный сон.