Заслужил, так носи! дал напутственного пинка генерал перспективному офицеру и зачислил его в свои адьютанты.
Потом Бауцен, Лютцен и, наконец, Либертволквиц под Лейпцигом. Там ему и суждено было лечь костьми, да бог уберег. Восемь конных атак пережил штабс-ротмистр Львов. Четыре лошади пали под ним. В дивизионе из трех эскадронов не осталось ни одного уцелевшего офицера, и он повел их в последнюю девятую атаку, где его уже во второй раз за войну изрубят так, что сочтут мертвым. Двенадцать рубленых и колотых ран насчитают впоследствии на нем. Зато Владимирский боевой крестик станет достойной наградой отличившемуся герою. Львова-младшего по ранам списали было в инвалидную команду, что этапом двигалась на излечение в пределы Российской империи, но Мишка решил, что война для него не окончена и он лично обратился к своему покровителю генералу Витгенштейну за помощью. Тот не оставил его и отправил с рекомендательными письмами под Гамбург, где определили его в качестве инженерного офицера для развития саперных работ вокруг обложенной крепости. Каким бы там он инженерным офицером себя бы не проявил, но в апреле 1814 года шальное ядро контузило так сильно Мишку, что службу пришлось оставить. Да и не смог бы он толком служить. Пластом лежал Мишка, практически не вставая. Витгенштейн, узнав о случившемся, лично просил императора и согласно высочайшего повеления, инженерного траншей-майора Михаила Львова, а он успел выслужиться до таких чинов, отправили в почетную отставку с пенсионом и мундиром гусарского ротмистра.
Всем был хорош, Мишка, вздыхал горько ротмистр, потягивая свою трубку-носогрейку, да французишки дух выбили из него.
Его выбор! отвернувшись к огню, бросил глухо старик. Вольно ж ему было в траншеи эти лезть. Вот и получил.
Ему от прусского короля орден дали «За достоинство», так, поди, теперь у кого найди такой!
Кому нужны теперь его кресты и отличия, если он помрет не сегодня, так завтра?
Ну, коль не отдал душу до сих пор, то до старости и подавно протянет. Осторожно заметил ротмистр. Я еще не таких контуженых знаю
Знает он, хмыкнул старик и пошевелил кочергой угли в камине. А слыхал ли ты, ротмистр, о Котляревском?
О генерале-то Котляревском? уточнил на всякий случай ротмистр.
О нем самом.
Ну, кто же не знает! Герой, каких поискать. Георгия за штурм Ленкорани имеет.
А то, что разбит он персами в котлету, и валяется какой уж год по госпиталям ты, надеюсь, тоже слыхал? А ведь это генерал, ни какой-то там майор. И то, гляди, мучается так, что не приведи господи. А я сыну такой участи не хочу.
Никто не хочет такого. Да и поправится он. Вот увидите. Ротмистр, широко зевнув, добавил, а пока неплохо было бы поспать часок-другой с дороги.
Иди уж, болтун, высыпайся. Махнул вяло рукой старик гусару. Наверху тебе постелили.
Наутро старого Львова разбудил радостный вопль управляющего имением, Степана Олсуфьева со двора:
Ваше сиятельство, Сергей Иванович, помещики Татарников и Геруа с супругами пожаловать изволили!
Принесла нелегкая. Отмахнулся, было, старик, но все же встал и, накинув халат, отправился в туалетную комнату привести себя в порядок. Тем временем два соседа со своими супругами, что по привычке прикатили на чашку чая в воскресное утро, уже войдя в дом, расположились в гостиной, ожидая, когда хозяин поместья спустится. Однако вместо Сергея Ивановича спустился молодой бледный юноша в гусарском мундире при золотой сабле.
Отставной ротмистр Сумского полка Михаил Львов! представился тут же юноша.
Миша, всплеснула тут же руками жена Татарникова Екатерина Тимофеевна, ты ли это? Ведь писали, убили
Так точно, я! резко кивнул головой гусар и упал на кресло, которое обычно занимал его отец. Вчера-с приехать только изволил.
Вон оно как, покачал головой Татарников, что, будучи местным предводителем дворянства в свое время даже избирался в руководители ополчения, с которым дошел до Вязьмы, за которую был отмечен Анненской звездой, а чего в отставке?
За ранами. Коротко бросил, спускаясь по лестнице со второго этажа Львов-старший, пристально вглядываясь в сидящего сына.
Что-то не вижу ран! как можно добродушней прогудел с дивана, который он чуть ли не весь из-за большой грузности фигуры занимал, Геруа.