Сцена 4
Пошли вы
Дорога выложена асфальтом, а асфальт это довольно крепкое образование, смесь щебня, песка и минерального порошка. Чтобы вынести постоянное давление, идущее со стороны машин, воздуха, погодных непостоянств. Чтобы терпеть лихачей и спокойных водителей, едущих в тишине под звуки соприкосновения колес с щербатой неровностью или насквозь промасленные кислотными звуками рейва, считающие, что истинный автолюбитель он и музыку выбирает непростую. Если даже и без машины.
Иван шел против встречного движения. В лицо хлестал ветряными клочками ветер. Он доносил вместе с воздухом, пропитанным парами бензина и пыли, капли, которые летели с неба произвольно, словно не определились пускаться сегодня на полную или остаться редкими водяными знаками в воздухе. Сигналили проезжающие авто.
Музыкальная рапсодия клаксонов, сопровождаемая редкими выкриками, напоминала речитатив. Он создавал пробку. Как калека среди здоровых, он шел по встречке и слушал окрики, суровые и не очень.
Ты захотел под замок? прокричал один из потока в желтом «нисане», сверкая золотым зубом.
Хочешь в уютный клоповник? кричали дети из «Икаруса».
Да шел бы ты, ругнулся Иван, и все недостатки стали ликвидироваться, меняясь на солнечные положительные блики и людское одобрение его поступкам.
Уйди по-хорошему, шипел водитель «Маза» и махал рукой, умоляя сойти, думая о своем портящемся грузе.
Да нечего с ним церемониться, крикнул парень из девятки, бросая в идущего картами из колоды, как отъявленный шулер.
Молодой человек покинул прибрежное лихое место и поднявшись на мост, решил сделать очередную попытку доказать всему миру, что «человек это звучит». Ему хотелось пройти мост, выйти на Воздвиженку, пройти вперед, пока Садовое кольцо не подмигнет своим суетным очарованием, попробовать в ступить в контакт со всеми встречными и попытаться начесть на каждого, не допуская поражения.
Пошел ты, ты и ты! реагировал Иван на колкие замечания простым русским «пошел». Это просто! Пошел в смысле уходи отсюда! Здесь тебе не место! Да, правильно. Место для меня. Для вас узкая колея. Если понадобится, на одном колесе будете ездить! А мне на это все!
Иван сроду не ругался. Да и матом, он считал, ругаются только представители рабочих профессий. Дворники, грузчики, торговцы рыбой и капустой, на крайний случай олигархи на задворках своих дел в сауне и за границей. И его всегда воротило, если человек употреблял матерное слово в довесок к литературному. Услышав песню прекрасного тенора, они говорили ох-ая песня или при просмотре дневника своего сына, говорили «в меня он пошел, пюк». Он вспомнил, как вступил в перепалку с пожилым актером, с которым ставил спектакль по Эрдману. Актер, по своей природе был чтецом. Он читал текст на сцене, не преобразуя его в действие, а Иван страсть как не любил внутреннего молчания, которое так и умирает внутри, не загоревшись. Старик, любивший рыбалку и гастрольные воспоминания, ни черта не хотел понять его рассуждений о движении образа.
Образ не должен замирать, утверждал Иван. Он можно сказать борется все время на сцене за право быть замеченным, захваченным в действие. И если он умирает не замеченным, то значит он потерян, утрачен, лишен. Он не должен попадать в разряд запасных. Он главный, даже если маленький. Вот вы, отец Елпидий, священник. Приходите на панихиду, видите, что лежит человек, по вашему сведению, мертвый, и первое что вы говорите, это «виноват». Понимаете?
Помнится, возникло тягучее молчание, словно Иван ожидал от актера не обычной реакции, а бурного всплеска, осознания, громкого «ну конечно, как же я раньше не мог догадаться». Но тот молчал, сглатывая слюну, и теребил свое оттопыренное колено на вельветовой ткани старых штанов.
И как вы это скажете? продолжил Иван, скажете слово «виноват», так и пойдет ваша линия.
Да просто извинюсь, наконец сказал он, я же набожный человек, а не пустышка какая-то.
Да, но от рюмочки не отказываетесь, тут же отреагировал Иван.
Нет, этого в тексте, резко сказал старик, взял текст и стал трясти им перед лицом Ивана. Я мамой клянусь, что этого здесь нет.
У нас есть, более чем спокойно произнес Иван, принимая у оппонента из рук пьесу и откладывая ее в сторону.
Но в пьесе я не пью, громко сказал он и слюна, которая накопилась у него за то время, пока он слушал Ивана, стала плескаться и попадать на режиссера, и на сцене я пить не собираюсь.