Знали только, что стоит Щеткино на двух берегах расширявшейся в деревенской своей части речки, что большая часть деревни стоит на той стороне, ближе к нашей трассе, и там же помещается наш штаб, и что есть еще малая часть Щеткина, как бы затыльная, заречная его часть.
В сарае становилось все холодней, но небо начало светлеть, и было уже видно, как серые недобрые тучи всползали на небо. Мы все стояли у сарайных дверей и смотрели в поле.
- Сходим постучимся, - сказал Лешка. - Чем зябнуть, все лучше.
Он двинулся к двери. Я пошел за ним.
- А ты посиди, - сказал Лешка, не оглядываясь. - Чего тебе-то. Я все сделаю.
- Я с тобой, - сказал я.
Мы пошли по узкой невидной тропке, по застывшей, сцепленной крепким заморозком земле. Было еще темновато, и, хотя брезжило утро, казалось, что это сумерки и скоро настанет вечер. Деревня была голая и грязная, как немытая ладонь, вся какая-то пустая. Безрадостно было идти по ее неприветной улице.
Дома были какие-то полуслепые, и по Лешкиной походке я видел, что ему неохота идти и проситься на ночлег ни в один из этих домов.
- Пойдем туда, за речку, через мост, - сказал он.
Мы спустились и пошли через ветхий мостик, пугливо вздрагивающий под нашими шагами, потом поднялись в гору. Здесь у домов не было даже палисадников, ограды дворов сплетены из веток, из пиалок с надетыми на них ржавыми банками, из обрезков старой кровли, разноцветных тесинок, хвороста и прочего барахла.
- Бедность, - сказал Лешка пригорюнившимся голосом. - Бедность, куда там. Толканемся сюда?
Я кивнул. Дом был серый, старый, с похилившеися набок крышей, похожий на больного человека, которому уже трудно держать голову прямо. В окнах мелькал слабый огонек; видно, хозяйка встала спозаранку и теперь растапливала печь.
Лешка взошел на крылечко и постучал. Дверь открылась.
Лешка сказал:
- Баушк, мы хочем у тебя ночевать.
Она сказала:
- А вас сколько?
Лешка сказал:
- Ну, пятеро! Не замерзать же в сарае!
- Вы московские, что ль, ополченцы?
- Ну да.
- Прямо не знаю. Не знаю и не знаю. Изба-то махонькая, кроватев нету.
- Мы на полу, что вы, баушк.
- Было бы тепло, - сказал я.
- Топить-то мы топим...
- И мы когда дров притащим, - сказал я.
- Мы каждый день будем таскать, - сказал Лешка. - Ведь мы из лесу ходим. Насчет дров не сомневайтесь, баушк.
- Прямо и не знаю. Тесно уж очень. А люди, видать, хорошие.
- Мы очень хорошие, - сказал Лешка. - Мы платить будем вам, баушк, у нас деньги есть.
- Деньги - это не надо, - сказала она. - Стесняюсь я, плохо вам будет у нас. Ведь нас трое. Да вас вон сколько - пять душ!
- В тесноте да не в обиде. Верно, баушк?
- Это-то верно, - сказала она, и мне послышалась какая-то невысказанная обида в ее голосе.
А Лешка пошел с козыря:
- Мы вашей внучке сахарку будем давать, баушк.
- А когда придете-то? - сказала она. - Я полы вымою. А так у меня мальчик, Васька, есть, ему если только сахарку, а внучек нет никаких...
- Мы вечерком придем, - сказал Лешка. - Вы только нам соломки натаскайте. Как стемнеет, мы придем.
- Ну, я буду в ожидании, - сказала старуха и протянула Лешке руку. Ребята вы больно участливые.
- До свиданья, - сказал я.
- Спасибо, баушк, - заключил Лешка.
- Да не зови ты меня баушкой, - вдруг встрепенулась старуха. - Какая я баушка, я хозяйка, а не баушка. Это я неприбранная, утрешняя, вот тебе и мнится все баушка. Я еще хоть куда!
Она улыбнулась тихо и несмело.
- Вы зовите меня теткой Груней, - сказала она, вдруг повеселев. - Ну, а вас как?
Мы назвались ей поочередно, и она сказала:
- Очень приятно...
Еще раз простившись, мы ушли. Несколько минут мы шли молча, а когда сбежали к мостику, протопали по нему на штабную сторону и пошли потише, я сказал:
- До свиданья, баушк. Спасибо, баушк. Уж вы как-нибудь, баушк! Верно, баушк! Мы, баушк, да вы, баушк.
Лешка схватился руками за живот, остановившись у края дороги, согнулся в три погибели.
- Сдохну! - закричал он.