04. 08. 90. Санкт-Петербург.
Вот завод. Его выстроил зек.
А вот я. Меня выстругал Батя.
Вкруговую пускаю «Казбек»,
Спрятав душу в помятом халате.
А напротив сидит сам Христос.
Говорит что-то в общих чертах.
Руки в шрамах и сломанный нос.
Будто только что сняли с креста.
Рассыпается прерванный сон,
Превращая действительность в бред.
А в проемах замерзших окон,
Жег свечу недоспавший рассвет.
И дышала на ладан зима,
Догоняясь последним морозом.
Мне понятна старушка весьма.
Что стихи? Когда вот она, проза.
Вот работа бурлит и кипит,
Но, увы, я у ней не во власти.
Кроет матом своих Маргарит,
Вечно всклоченный мученик Мастер.
Мне же хочется вытравить снег,
И рвануться туда, где есть ты,
Но горячий наездник «Казбек»
Топит в дымке пустые мечты.
А Христос все сидит и кряхтит,
Что вся жизнь плохо сыгранный блеф.
Не поняв, что на деле болит,
Предлагает дерябнуть БФ.
17. 02. 91.
Город, ночь, обрывки снов,
Догорающее лето.
Дом, диван-кровать, окно,
Я с зажженной сигаретой.
Форточка глотает дым,
Звезды тусклые мигают.
Псом, бездомным и седым,
Тишина тревожно лает.
Свет луны скупой плевок
В темноту и серость ночи.
Сигаретный огонек
Снова пальцы мне щекочет.
Закурил еще одну.
Задымился, замерцал.
Все спало, отдавшись сну,
Только я дурак не спал.
28. 09. 92.
Я многого хотел когда хотелось,
Но так немного получилось у меня.
Я сочинял стихи, когда мне пелось,
Когда не пелось, их не сочинял.
Я не желал чужих волов с ослами,
Не лез с любовью к ближнего жене,
Но правда пил то залпом, то глотками,
И колобродил в сонной тишине.
А в общем вел себя достаточно примерно.
Любил свой храм похожий на сарай.
Короче, был простым веселым смертным.
За все за это хорошо бы в рай.
07. 10. 92.
И это было хорошо.
Как хорошо, что это было.
И снег просыпавший свой шелк.
И ночь пролившая чернила.
Палитра зимней чистоты.
Январь, дурной сюрреалист.
Нанесший странные черты.
На выцветший оконный лист.
И закружила, понесла,
Рифм налетевшая метель.
Вставай, ты снова проспала,
Оставь нагретую постель.
Полночный чай при свете звезд,
Стихи сквозь вспышки сигарет.
В твоих глазах застыл вопрос,
В моих словах ища ответ.
Но нет его, есть только мы,
За разрисованным окном,
Да милицейский свист зимы,
Что загнала нас в этот дом.
В котором можно подождать
Звонка вернувшейся весны.
Давай докуривай, и спать,
Нас ждут с тобой цветные сны.
А где-то пел охрипший волк,
А кто-то пил на посошок,
А снег все шел и сыпал шелк,
И это было хорошо.
1992.
Бродяги менестрели.
Скитальцы трубадуры.
Опять вы не допели,
И умерли вдруг сдуру.
Скандальные ребята,
Не певшие с листов.
Вы до сих пор не сняты
С рассохшихся крестов.
***
Я знаю, что они не пожалеют.
Я знаю, что она не станет сохнуть.
Когда в один из дней потяжелее.
Возьму я просто-напросто и сдохну.
Весна не станет лютою зимою,
Цепные псы от горя не забрешут.
Когда я в ванной вены себе вскрою.
Когда на кухне я себя повешу.
Я знаю, что они не пожалеют.
Я знаю, что она не станет сохнуть.
Все потому, что раньше околеют,
Все потому, что раньше меня сдохнут.
19.07. 93.
Не греет ни пальто и ни любовь.
Иду как бес, расхристан и расхлябан.
Мадмуазель, не поднимайте бровь,
Всему виной нагрянувший декабрь.
Мой плач по лету песня о зиме,
Хоть равнодушен я к этой блондинке.
В ее объятьях, я как зек в тюрьме.
Как пули в спину, мне ее снежинки.
Она пришла, наставила столбы,
Сама себе свои сыграла марши.
Ее сугробы будто бы гробы
Для вышедших и без вести пропавших.
А впрочем, это не ее вина,
Что родилась захватчиком-солдатом.
Мадмуазель, давай возьмем вина.
Забудем зиму, у меня здесь хата.
18. 12. 93.
Смотрите, как она идет.
Смотрите, как идет.
Ей гололед не гололед,
Народ ей не народ.
Какая масть, какая стать.