По яранге прошел колдовской звон.
— Пленку в клочья! — отдуваясь, прохрипел оператор.
Съемочная группа усиленно заскребла по карманам. С учетом похудевшего бумажника режиссера набралось триста долларов.
— Вот, — заикаясь, сказал он и выложил на потертую шкуру кучку мятых бумажек. На режиссерской лысине выступили капли пота. От полной абсурдности происходящего его покачивало.
— И все? — презрительно спросил вождь. — Не пойдет!
В яранге повисло уныние. Единственная надежда пала подстреленным пингвином. Хотя в тундре они вроде и не водились. В отчаянии режиссер полез в портфель. Денег там, конечно, не было. Но стоять просто так тоже было муторно. Внезапно остекленевшие глаза незадачливого руководителя моргнули. В них появился лихорадочный блеск азарта. Как опытный игрок он сдержал эмоции и потушил улыбку:
— Э… любезный, не торопитесь. А как насчет натурального обмена? Я вам — потрясающий документ. Вы нам — интервью?
Тойон вопросительно поднял жидкие брови. Режиссер ловким движением карточного шулера выдернул из портфеля лист бумаги с гербовой печатью,'
— Вот!
Потрошилов надел очки, став разительно похож на встретивших телевизионщиков якутов. Изучение проходило в полной тишине. Наконец Степан Степанович звучно кашлянул. Морщины на его лице собрались в бульдожьи складки. Он грозно сдвинул на кончик носа очки и рыкнул:
— Допустим! И кожаный пиджак! — Потрошилов настырно уставился на ассистента.
Москвичи со стоном выдохнули. Ассистент затравленно цапнул за лацкан предмет своей телевизионной гордости. И застыл под прессом немой коллективной мольбы, молча смирившись.
— Вот и славно, — подвел итог вождь, — теперь можно и обмыть договор! Выпьем?
Полог яранги отлетел в сторону. Снаружи донесся мучительный ответ ассистента в стиле бурных спазмов. Остальная группа сочувственно закряхтела, но сдержалась.
В этот момент очнулся шаман. Грохоча бубном, он поднялся на локтях и, не тратя сил на камлание, тонко взвыл:
— Духи говорят, дайте им водки-и-и!
Оператор с репортером рванулись наружу догонять ассистента.
Тойон Потрошилов выложил на красную скатерть вяленую оленину. С обратной стороны кумача проступали белые буквы: «ПСС». Не то это была фирменная монограмма Степана Степановича, не то ностальгическая память о прошлой жизни скатерти — бывшего транспаранта во славу компартии.
— У нас «на сухую» разговор не ведут. — Вождь Белых Оленей строго посмотрел на зеленоватых гостей.
Те содрогнулись. Но желудкам ответить на раздражитель было уже нечем.
— Надо! — обреченно шепнул режиссер.
В стаканах плеснулась сомнительно «Столичная» водка. Ассистент жалобно заскулил, надеясь сачкануть.
— Предлагаю выпить за сотрудничество в национальной политике, — Потрошилов поднял стакан и брови.
Под неумолимым взором тойона москвичи, как загипнотизированные кролики, потянулись к столу.
Застолье закончилось внезапно. К концу второго дня. Режиссер сфокусировал взгляд на часах и вдруг тоскливо взвыл. Группа выпала из комы и вяло зашевелилась.
— Через три часа улетать! — дико завопил режиссер. — А у нас ни метра не снято! Подъем, гады!
Съемка началась через час. Профессионалов штормило и мутило. Камеру пришлось водрузить на штатив и прислонить к ней оператора.
— Мотор! — промычал ассистент, хлопнув в ладоши.
На штатной хлопушке спал шаман и жутко пах миром предков. Шевелить его никто не хотел.
Первой в кадр пошла бумага из Глухоманска. Крупно, наездом.