но Гриша не дал любимой на это время, залившись слезами, он вскочил со стула и, с неожиданной горячностью пробормотав: "Я сейчас, я приду" стремительно покинул двухкомнатную квартиру, некогда пристанище тещи Алексея Михайловича Вальдано (Альфонсо Мигуэльевича, если проявить совершенно неуместную осведомленность). Кстати, ни сам Альфонсо Мигуэльевич, ни его дети - Ирина и Игорь, ни жена, урожденная Екатерина Самсоновна Медунцова, их слова по-испански не знали, отличались похвальной и редкой по нынешний временам прямотой и простотой, гордились Александром Невским и Павликом Морозовым, а Дон Кихота и по-русски не читали. Так что, само собой разумеется, психоаналитической изощренности в оценке своей выходки Григорий от супруги не дождался, он просто привел бедную девочку в состояние крайнего замешательства, прождав родного томительных полтора часа, Ирина сама разрыдалась и, лишившись от всего пережитого остатков душевных и физических сил, уснула, уткнувшись в зареванную подушку и не погасив свет.
Спустя примерно три часа уснул и Григорий, но в куда менее комфортабельных условиях. Между прочим, его выходка не столь уж бессмысленна, как, возможно, представляется с первого взгляда. Гриша в самом деле хотел "счас прийти", он в самом деле кое-что забыл. Ну, не забыл, а просто решил раньше времени продемонстрировать жене неоспоримое доказательство своей любви.
Тут мы должны сделать небольшой и поневоле иронический комментарий. Увлечение металлом не миновало и Гришину творческую личность. Волею трусливого, стоп, стоп, волею директора Института проблем угля, озабоченного качеством подготовки научных кадров в стенах вверенного ему учреждения, все аспиранты института (эти вольные во всех прочих местах дети науки) должны были ежедневно с 8.30 до 17.30 пребывать на рабочих местах. И вот, коротая скучные, частенько ничем и никем не занятые служебные часы в свой первый аспирантский год, совпавший, кстати, с девятимесячной командировкой шефа в Иран, Григорий увлекся чеканкой и заметно преуспел в этом весьма тонком, требующем терпения и усидчивости виде искусства. Так вот, очень обидно стало Григорию от несправедливых слов и упреков, поскольку последние недели две он с утра до вечера выделывал на работе подарок жене - индийского божка любви. Именно в утро, предшествовавшее его ужасному клятвопреступлению, Григорий закончил в закутке испытательного зала стучать по железке, осталось чудную композицию обрамить и отлакировать. Потеряв от обиды, а может быть, еще кое от чего способность соображать, Григорий вздумал принести почти готовую работу домой прямо сейчас, прямо немедленно. Внезапный порыв к справедливости превратил нашего героя в совершенного идиота, в сильном возбуждении он дошел до самого института и только там, на площади Пушкина при виде величественных колонн фасада, в этом совершенно не подходящем для глупых прозрений месте, Гриша неожиданно вспомнил, который сейчас час. Тщетно уговаривал он вохра на проходной.
- Сначала пропуск покажи,- требовал строгий часовой преклонных лет, сверкал петлицами и не желал вести бесед о забытых документах и деньгах.
И вот, уже стыдясь нелепого возвращения с пустыми руками и жалким лицом, Григорий проследовал на автобусную остановку и с последним рейсом отбыл в Журавли, старинное дачное место в четырнадцати километрах от города на другом берегу Томи. Вот, собственно, и все, добавить лишь разве одно,- в синей сибирской ночи в щели у крыльца Григорий не смог нащупать ключи, хотя довольно долго водил ладонью по холодной земле, едва ли не в нескольких миллиметрах от связки. И без того подавленный столь тяжко отлившимся ему прибавлением семейства старшего лаборанта Моисеенкова, Гриша в конце концов бросил тщетные попытки, залез в летнюю кухню и уснул на голой скамейке.