Здесь, в тихой сырой глуши, в неширокой ложбине, где свободно прятались в заоблачных хмурых лесах отвесные скалы и где начиналось новое взгорье, их Лунная Тропа к роси, ожидало с вечно недовольным выражением на хладном тенистом лике блюдце Кислого озера, разбитое камнем и лесом. Его легко было видеть: с базальтовыми гранеными краями, с непроницаемыми но необыкновенно прозрачными у берегов глубинами, уходящими отвесно вниз, на далекое дно горной трещины, с этой вялой, едва заметно вьющейся дымкой согретого тумана, с нежно искрящимся ломтиком золотисто-бледного лимончика на темной поверхности, что зернистым неброским айсбергом медленно, безмолвно перемещался в неприкрытой близости границ полусонного водоема; у Гонгоры сводило скулы, он встряхивался, оборачивался и замечал множество черных блестящих глаз-бусинок. Бусинки переглядывались. Они были задумчивы и неприязненны. Они провожали его и еще долго смотрели вслед из-под листьев травы, оставаясь в неподвижности. И уже не было над головой развесистых крон деревьев, не касалось уха шуршание острых камней под усталыми ногами и хриплого, исчезающего где-то дальше, на самом пределе слышимости, размеренного дыхания, и становилось ясно, что эти близоруко угрюмые исполинские каменные надгробия всего лишь только эффектный призрак, дополнительный антураж к свежести бесконечного, совсем чужого, необъятного. Взгляд подозрительный и ироничный не видел здесь ничего, помимо неестественно четкой линии далекого горизонта, нескончаемого склона и трав на нем. И еще над всем этим непривычного, высокого, ослепительного, синего неба. Время пахло теплом.
День клонился к своему закату.
Штиис, согнувшись, поковырял острым кончиком томагавка землю.
Ты не знаешь, спросил он, как отличить: габбро или эклогит?
Гонгора смотрел вдоль по склону, где дальше, метрах в двухстах над ними, на недосягаемой высоте слонялась беспризорная вислоухая горная овца.
Я только знаю, как отличить базальт по присутствию стекла. Стекло, сказал он. Очень легко запомнить.
Да это тоже базальт. Тут все базальт. Штиис осторожно постучал топориком по камушкам, усевшись на корточки.
Стекло в базальте очень просто можно объяснить большой температурой в вулканическом разломе. Когда горную породу вынесло наверх магмой.
Штиис покачал головой.
Вот эту штучку я где-то уже видел, по-моему, раньше, похоже на амфибол.
Как, значит, ее выперло всю сюда, под большим давлением с самого дна, гнул свое Гонгора, разогретую на последнем градусе бешенства до полного опупения Слушай, так они, наверное, все на разной глубине кристаллизовались. И под разным давлением.
Ну, сказал Штиис. Он глядел непонимающе.
У тебя шпат есть полевой на руках? спросил Гонгора нетерпеливо.
Ну, ответил Штиис.
Пироксен у тебя есть?
Ну.
Так чего ты мне голову морочишь?
Штиис смотрел не понимая.
Так он тут должен быть, с пироксеном, произнес он со страшным разочарованием.
Да? удивился Гонгора. Ну, тогда я не знаю. Он смотрел наверх, быстро теряя интерес. Тогда этого даже я не понимаю. Тебе тут не угодишь. Если все хорошо, значит что-то не так. Ты лучше скажи мне, как она туда смогла забраться Нет, ты лучше мне скажи, как она оттуда будет спускаться, ты вот что мне расскажи
Кто, спросил Штиис. Он тоже глядел наверх. Наверху никого не было.
Уже спустилась, пробормотал Гонгора. Пополуденная тень деда Пихто с ведром варенья. Ну, чего решать будем?
Кто там опять был?
Никто. Все тебе расскажи. Потревоженный призрак Вайхерта-Гуттенберга. Мы сегодня вообще как идем?
Штиис нехотя поднялся.
Нет, сказал он. Ляжем здесь сегодня все, но не сойдем. Нет здесь ничего, добавил он, отряхиваясь. И не было никогда, наверное.
Кусты шевельнулись, содрогнулись вновь, с треском сошлись, и Лис, покусывая прутик, неторопливым аллюром опять замаячил в пределах уходившей вверх тропки. Он, было видно, успел не сильно перенапрячься тут в лесу на скатах и завалах. Всё, подумал Гонгора. Bсё, сейчас я нагружу тебя, как трактор, и станешь ты тогда у меня веселый, станешь жизнерадостный, как всe, конь с зубами. Особенный, что ли. Гонгора поморгал, стараясь смахнуть с ресниц набежавшую каплю. Штиис с мокрым, распаренным лицом, неоднократно уже вcё проклявший и злой, однако ни разу не заикнувшийся насчет привала, шагал впереди дальше, не очень внятно через плечо делясь пришедшими как раз по поводу на ум соображениями, насчет действенности моральных норм вообще и в непроходимом лесу, в частности. От тебя ничего другого требоваться не может, говорил он строго. Здесь рано или поздно приходится поступать в соответствии со своими убеждениями, и это серьезно. Штиис умолкал на какое-то время, пиная носком подозрительный камушек и переводя дыхание. Если, понятно, они у тебя есть, эти убеждения. Впрочем, они есть даже у вируса. Или в соответствии со своими предрассудками, если по дороге сюда не успел их еще потерять, они должны быть у всех. В общеупотребительном смысле. Или, скажем, своими заблуждениями, от которых никуда не деться. Или иллюзиями. То есть такое впечатление, что уже не на что надеяться. И как рабочий вариант, поступать в соответствии со своими устоявшимися привычками если нет первого и где-то успел потерять второе и все остальное Вот так. Ну вот, уже лучше. Совсем неплохо. Ну и рефлексы, конечно, куда же здесь без рефлексов. И вот только тогда только на самый худой конец, в самом крайнем, интимном случае, когда совсем уже ничего не остается, даже иллюзий, а рефлексы по каким-то причинам перестали удовлетворять, вот тогда остается прибегнуть к разуму. Которого нет в действительности ни у кого разве что за исчезающе малым исключением, у единиц, который, как вдруг стало известно, свободно заменяется всем вышеперечисленным. Великий космос, с отчаянием думал Гонгора. Еще один. Когда доморощенный философ попадает в неблагоприятные условия, неизбежна еще одна книга о том, что мешает миру стать лучше.