От декоративности, однако, тут было не много, дверью явно пользовались, правда, давно, очень давно и не слишком охотно. Во всяком случае, если исходить из контекста ситуации. Все исходили из контекста ситуации и никуда уходить не торопились. Они не то чтобы на что-то надеялись, уйти от этой двери было не так просто. Не говоря о том, что идти тут больше было некуда. Как раз возле голого, одиноко торчащего под небом косяка, подпирая, какая-то бесцветная личность все с тем же скучающим видом рассеянно созерцала, сложа руки на груди, унылое пустое пространство поверх скопления голов, время от времени, как бы вдруг утомясь, подаваясь вперед и приникая плотным задом к стертому косяку.
Совсем было уже наметившийся период общего внимания оказался вновь сокрушен спорадическим периферийным шевелением и замечаниями по поводу обещанного солнцестояния, которые вылились в новый приступ кашля и душевного брожения; здесь держали ладони под мышками, молчали, глядели вверх, зло усмехались, подбирали сопли, убежденно гнусавили все вместе это сильно напоминало преддверие дня открытых дверей. Птиц было не слышно и не видно. Зависнув, пара какой-то необыкновенно крупной особи черной мухи мрачно озирала окрестности, высматривая, к чему бы прислониться. Впереди, насколько хватало глаз, стыли головы людей. Деревья за ними уже не просматривались.
Достаточно темная сторона дня.
Шуршание камушков.
Скудное освещение и мрачная перспектива удачно дополняли доисторическую отчужденность сюжета, иносказательность и простота обстановки только выигрывали. Этот одинокий ни к селу ни к городу торчавший прямо под синим небом на пологом пригорке перекошенный деревянный косяк и рассохшаяся черного дерева наглухо запертая Дверь выглядели так, словно были тут единственными предметами обихода реальности: все остальное, включая и синее невозмутимое небо, и неподвижный лес с запахом горьких трав, казались лишь условием, необходимым и оговоренным дополнением к деревянному Косяку. Это выглядело как минимум странно.
Ничего там дальше, за этим перекошенным косяком не было, если не считать леса и далекого горизонта, не было даже обязательного в подобных случаях утоптанного истертого крылечка, не говоря уже обо всем остальном. Он просто был, стоял в траве, как стоит всякий достаточно ровно поставленный дверной косяк, словно стоял тут всегда. Внимание еще на секунду удерживало в поле зрения поваленный прямо здесь же абзац с начертанным мелом похабством, но взор затем все равно возвращался к лукавому чертику изголовья (или к чему-то, что напоминало лукавого чертика), где было посвободнее глазам и не так знобило.
Замысел устроителей был реализован великолепно: по обследовании прилегающей экспозиции крепло сильнейшее сомнение, открывалась ли Дверь вообще когда-нибудь. Чертика венчали сложенные в неясный кубик Меандра такие же абстрактные небесные кубики. Кубики терялись на недосягаемой высоте, в иссине-голубой неопределенности. Еще ниже и на отшибе проглядывало что-то там такое полустертое, безликое, не вполне уместное, отдаленно напоминавшее изжеванное временем, безжалостное в лучшую бытность свою оглавление хорошей книги, на котором теперь от руки небрежно было начеркано: «Память человечества» и «концепция: Будущее» и дальше размашисто, крупными буквами, тоже от руки, так чтобы стало наконец видно издалека: «упа НЕТ и НЕ будет». Чего нет и чего не будет понять было уже нельзя, надпись была совсем вытертой. Все вместе это естественно и невинно сменялось прозрачно-сырообразным ломтем луны: на ее голубоватом фоне еще суетно шныряли неутомимые вампирусы, которым в действительности давно была уже пора спать.
У Косяка, возле отсутствующего крылечка с видом крайней степени утомленности в жестах и на породистом профиле возник сдержанно жующий широкобедрый господин без пиджака. По его широкому лицу все сразу понимали, что размышлять ему в настоящий момент приходилось о чем-то привычном и, вместе с тем, наболевшем, глубоко трагичном по своему содержанию, отвязаться от чего он уже отчаялся. Слегка прикрывая веками успокоенные глаза, измученный неблагоприятным стечением обстоятельств представитель какое-то время с болезненным выражением обозревал представший его взору ландшафт, и то, что он наблюдал, видимо, не сулило ему перспектив.