Таким же из новых, вне научных школ и традиций, был и профессор Баранов. Когда-то служил он инструктором в райкоме комсомола и усердствовал в идеологии на ниве борьбы с «тлетворным влиянием Запада» и с «кучками империалистических наймитов». Но в мутные годы перестройки быстро перестроился, защитил, используя связи, взятки, подарки и принятые в кругах, где он вращался, бесконечные «поляны», две диссертации кандидатскую, а потом и докторскую, и перевоплотился в профессора, преподавателя каких-то «совсем уж неточных», как шутили в вузе, наук что-то вроде связи с общественностью или конфликтологии, по которым в стране вообще тогда не было специалистов.
Личностью Баранов и был противоречивой. С одной стороны поборник «твёрдой руки», и даже репрессий и даже в некотором роде зверств. «Расстрелять из пушки, как в Корее!» «Повесить, как в Иране!» «Пулю в затылок и в ров, как в тридцать седьмом!» развлекал он студентов на занятиях и пугал в преподавательской коллег своими смелыми суждениями о некоторых политиках, членах правительства и олигархах. В то же время в повседневной университетской жизни Баранов был полнейший либерал. Здоровался, бывало, со студентами за руку, захаживал порой в их компаниях в пивные, лапал студенток и очень любил, подменять на лекциях и консультациях преподавание научных знаний, которых у него было немного, кот наплакал, пустой болтовнёй и разглагольствованиями «за жизнь», с пропусканием для смачности, очень веселивших студентов, матюгов.
Профессор легко, как само собой разумеющееся, перекладывал на экзаменах из протянутых ему студенческих зачёток деньги в свой карман. «Ставлю хорошо. Вам хорошо и мне хорошо», похохатывал он при этом. «Удовлетворительно. Это значит, что вы меня удовлетворили, а я вас», так он любил пошутить со студентками. С юношами, которых где-то на подсознательном уровне, как мужчина, считавший, что он ещё «ого-го», профессор ощущал своими соперниками, он был строже, даже старался обидеть их и задеть, и говорил с ними по-другому: «Отлично не ставлю чем ты отличаешься от других? Такой же тупой». Мог Баранов, как нерадивый студент прогулять лекцию, опоздать, и часто заканчивал обучение задолго до звонка. Хотя звонок в вузе звучал редко, далеко не каждый день либеральные порядки царили во всём новом универе.
Димыч для меня всё сделает, бесплатно, полулёжа в цветастом банном халате на казённом диване, заплетающимся языком втолковывал профессор, вырядившейся в полупрозрачный пеньюар, высокой, жилистой отставной гимнастки-художницы, а нынче его аспирантке Жанне. Он свой. Что ж мне двести тысяч платить? Риэлторы за меньшее и пальцем не пошевелят.
Сейчас, вообще-то, и свои тоже деньги берут, пыталась возразить аспирантка.
Безобразие! Очереди на регистрацию по три месяца, не слушая её, долдонил Баранов. Расстрелять всех на стадионе как в Китае! Из пушки как в Корее! Крокодилам в зоопарке скормить как в Кампучии! Представляешь, люди в пять утра очередь занимают и на приём не могут попасть! А если прорвутся, их всё равно завернут: бумажка неправильная, подпись не та, согласований нет, ещё чего-нибудь придумают замотают! Мордуют людей. И всё для того, чтобы взятки платили! Вымогают внаглую! Некоторые годами пороги обивают. У них уже и все правильные бумажки просрочены, по новой надо начинать. Издеваются над народом. Лаврентия Палыча на них нет! Иосифа Висса ссарионыча! с трудом выговорил он. Раньше бы начальника к стенке, а всю эту шушеру регистраторскую в лагеря! Золото для страны добывать, каналы рыть! Бездельники, взяточники! Они ж по всей стране специально эти очереди создают, чтоб с народа деньги драть Но мне этот хмырь Шапкин за тарелку супа всё провернёт. Лохом был, лохом и остался. Мы его в институте Шляпой звали. Весь курс с него скатывал только так. Головной убор! в голос расхохотался он. Старался, ночи напролёт перед экзаменами за конспектами просиживал, уставал, круги под глазами в пол лица, ему стипендия позарез нужна была, жить на что-то надо было бедный студент. Но башка дом Советов, всё знал! А мы с девчонками гуляли. И кто он сейчас? Лох. А я профессор. А ведь еле-еле с курса на курс переползал Шляпа он свой совсем уже отключаясь, продолжал по своей педагогической привычке, бубнить без умолку профессор. По дружбе обтяпает Принеси-ка ещё коньячку, надеясь хоть как-то взбодриться, попросил он.