Оставив позади беспокойный двор, она вышла на длинный, уходящий вверх тротуар, зажатый в парке между кривыми рядами скамеек, изгибающийся на солнце под ногами прохожих. Медленной поступью, опираясь на трость, продолжила свой путь, часто дыша и останавливаясь на короткий отдых, присаживаясь на лавочку, разминая отекающие ноги, успокаивая вибрацию сердца, чувствуя топот копыт внутри висков, пытаясь разогнать бумажным веером жару. Обтекающие вокруг незнакомцы-пешеходы не замечали ее, не смотрели на нее, предпочитая вонзить взгляд в далекий убегающий горизонт или неизвестные ей электронные устройства, являющиеся, по ее мнению, оковами души. Проходили минуты, проезжали машины, пролетали сорвавшиеся с губ осколки разговоров.
Внутри душного помещения почты, лишенного исправно работающего кондиционера или вентилятора, шуршали письмами и газетами, важными замечания и письменными жалобами, жужжали недовольством в длинных очередях. Отирая лицо платком, она обошла последовательно все открытые окошки, равно вмещающие добродушные и недовольные лица сотрудников, блестящие потом на лбу, каждый раз натыкаясь на пошатывающуюся человеческую связку-очередь, строгую просьбу ожидания, требование соблюдать правила. Встав в центре зала, она развернула плакат с надписью «ПОЗОР!» и, подняв его над головой, громко восклицала, требуя пенсию. Окружающие ее недоумевающие посетители смотрели: кто, широко раскрыв глаза, кто, презрительно прищурившись, обливая безмолвным негодованием и переливчатым шепотом. Некоторые подпрыгнули и вскрикнули от неожиданности, молодые люди смотрели на нее, поджав губы, качая головами, пара-тройка седых, привалившихся к стенам, подхватили клич, вторя ее требованию. В горле запершило, кто-то закашлялся, попросил воды, свежего воздуха.
Молодая сотрудница позвала ее, намереваясь принять, только бы она закончила кричать-визжать, прикрывая глаза и уши от поднявшегося гвалта недовольства и возмущения сограждан, требования поторапливаться, делать свою работу своевременно и качественно. Прижав свое усталое морщинистое лицо к окошку, позабыв всю решимость, желание восклицать недовольно, показывая вид оскорбленный, негодующий, обещая жаловаться, угрожая всем и каждому увольнением, она попросила голосом робким, затухающим, объяснить, почему ей не была принесена пенсия. Называет себя, протягивает паспорт, послушно слушает звук клавиш, цокот каблуков недовольных посетителей, приглушенный разговор возле соседних окон. Сотрудница, бегая глазами по монитору компьютера, проверяет неизвестные данные, совершая, по мнению женщины, удивительные, непонятные вещи, останавливается, поворачивает к ней свой равнодушный взгляд, сообщая:
Вы умерли!
Прищурив глаза, женщина просит повторить, думая, что поврежденный слух подвел ее, но, заново услышав громкий ответ сотрудницы, она округлила глаза, ожидая улыбки, шутки.
Так я ведь жива! Что же вы меня не видите?
В данных так указано. Возможна, конечно, ошибка, но маловероятно.
Женщина почувствовала, как мешок с ледяными иглами разорвался у нее в животе, вновь застучало сердце, заломили виски. Она просит еще раз проверить. Что за вздор? Вот же она! Но узкие губы девушки неумолимо громко повторяют бесчеловечный вердикт, а после сухим голосом сотрудница просит ее уйти, освободить очередь, называет мошенницей. Бессильно вскрикнув, женщина просит окружающих подтвердить, что она жива, но жесткие пальцы и плечи нетерпеливых граждан подталкивают ее в спину, на выход, в неподобающе яркий солнечный день ее смерти.
Ощущая слабость в ногах, головокружение и сильную давящую боль в груди, она роняет трость и падает на ближайшую скамейку, вновь отдуваясь, жадно хватая воздух. Она молится истово, громко, выпрашивая помощи, прощения, просит сохранить и помиловать ее. Перед ней вспыхивают яркие искры звезд, пульсируя на деревьях, лицах прохожих, пыльном тротуаре. Протягивая куда-то руку, она зовет сына, хочет еще раз увидеть внуков, услышать их беззаботный смех, но дыхание ее прерывалось, потухало, замирало, на глаза накатывалась прозрачная пелена слез, а потом плотная темнота отгородила от тревожного дня, оставив неподвижно лежать на лавочке.
Тунеядец
рассказ
Его только что выгнали из кабинета. В одиночестве и мраке Клим, держа в руках документы, свою трудовую книжку, постоял секунду-другую, а после медленным шагом направился вниз по лестнице. Этаж, следующий, стараясь дышать медленно и ровно, размышляя, что увольнение не первое в стране и не он единственный был когда-либо уволен. Он все еще слышал эхо хриплого голоса директора, называющего его тунеядцем. Проходящие мимо бывшие коллеги едва заметно кивали ему, укромно пожимали руки, словно опасаясь заразиться от него неудачей увольнения и не желая быть замеченным рядом. Шагал он ровно и размеренно, ожидая, что вскоре на него навалится каменная глыба воспоминаний, и прижмет к земле так сильно и быстро, что выдавит слезу утраченных возможностей и разочарования. Но его ботинки скользили по ступеням, построенной давно, величавой лестницы, едва касаясь мрамора. Все в кабинетах и коридорах теперь казалось чужим и словно покрывшимся коркой увядания. Его письменный стол, бумаги на нем и прочее, раньше представлявшееся очень важным и содержащим великий смысл задуманного, найденного, полученного, теперь уже заняты подоспевшим свежим кандидатом на образовавшуюся вакантную должность: лицо его румяно и молодо, наверняка едва окончил университет, и по повелению распределителя работы на бирже труда направлен сюда взамен постаревшего (в глазах немногих) и ставшего неугодным.