Попробую Дарью пристроить к бабушке, а тебя хотела попросить дождаться сантехников. Я им попозже позвоню. Ключи у тебя есть. И еще мне не совсем удобно
Две тысячи одолжить могу и подарить раковину. Я перед ремонтом купила, но ты же знаешь, Денис подобрал всю сантехнику в тон. Хоть какая-то польза от нашего полугодового романа.
Спасибо, Ирина старательно прятала взгляд. На зарплату рядовой учительницы, да еще с ребенком на руках, восстановить квартиру сложно.
Мы опаздываем уже, Ирка разматывала колготки с Дашкиной шеи, одновременно стягивая валенки и ушанку.
В шесть утра?
Уже половина восьмого. Вчера часы перевели. Возможно, не приду ночевать сегодня. Сама видишь некуда, если что позвоню, и спасибо
Ирина опять потупила взор. Для меня до сих пор остается загадкой, как, живя в нашем непростом мире, каждый день, общаясь с подростками, Иринка сохранила застенчивость тургеневской барышни.
Кто рано встает, напевала я, включая компьютер. Накануне засидевшись за редактированием своего рассказа до ряби в глазах, я так мечтала выспаться. Загрузив текст, поняла, читать его, а тем более редактировать, я не смогу, пока не высплюсь. Кровать манила неубранным бесстыдством. Вообще-то писательство пока хобби, зарабатываю на жизнь мелким бизнесом, у меня две торговые точки, а пачкание бумаги для души. Вот так, в сорок лет ощутив вдруг в себе необъяснимый зуд, и благодаря множеству книг по психологии, я поняла, что лучше не травмировать психику лишним «нельзя», а приобрела компьютер, и позволила моим безвекторным мыслям уложиться в синтаксический порядок.
Написав что-нибудь мало-мальски цельное, сохраняла текст, тут же забывая о нем. Теперь мои амбиции возросли до лицезрения своих опусов на бумаге, для чего был куплен принтер, и множество папок. Воспитана я в уважении к печатному слову, все, что подлежало распечатке должно правиться, корректура плата за «бумажные» амбиции.
Выдернул меня из сна настойчивый звонок. Почему-то решив, что звонит сотовый, вытрясла все из сумочки, проверила карманы брюк, добежала до коридора, но тут в мою дверь послышались удары.
Да что ж такое?
На площадке Марья Васильевна, тетя Тоня, и гроза нашего двора, самоизбранная «совесть» дома Клавдия Александровна. Выстроились они, как и следовало ожидать, «свиньей», во главе с «совестью».
Неприятельская армия была вооружена лопатами, граблями и мотыгой. Силы были явно неравны, и троица, отодвинув меня, прошествовала в квартиру.
Ты что ж творишь, империалистка, буржуйка недорезанная?
Не давая опомниться, вся тройка двинула вглубь, к ванной комнате и кухне.
Разворовали Россию, простым людям жизни нет.
В чем дело? Кто вам разрешил вламываться в мой дом?
Троица меня игнорировала, Клавдия Александровна вела свое войско согласно схеме водопровода в моем доме.
Странно, все сухо, дала она отбой. Маленькие глазки тети Тони бегали по сторонам, отмечая и грязную посуду, оставшуюся с вечера, и слишком откровенное белье на веревке в ванной. Марь Васильевна «стреляла» по-крупному модель моей стиральной машины, холодильник из нержавейки, шкаф-купе, и самое страшное посудомоечная машина.
Кузьминичну затопило, снизошли они до объяснений.
А лопаты вам зачем? нелепое утро рождает нелепую реакцию.
Так мы на кладбище собрались, мужиков наших подправить.
Неприятельская армия, козырнув лопатами, ретировалась. Стоя под душем и размышляя о влиянии социума, я пришла к неутешительному выводу есть что-то общее в желании «подправить». Бабульки наши, настервенев за свою нелегкую жизнь, ускорив отход своим половинам, «правят» их даже после смерти, приводя их жилище только в им ведомый порядок. Подменяют память «приличиями». Мое желание «править» свои расхристанные мысли вообще вне всякой логики. Мысли перескочили на гель для душа и бальзам для волос, и без всякой связи в голове вдруг стала рождаться сказка о волшебной стране, где все были «правильными», ходили исключительно строем, и растили квадратные овощи. Очередной бред, который занозой засядет в голове, разрастаясь, и стихая. Похоронить его можно только в моем компьютере. А дальше два варианта забыть или «править» после смерти. И тут до меня со всей очевидностью дошла мысль, что все мое писательство-всего лишь попытка похоронить что-то в себе.