Профессор ушел на пенсию в возрасте восьмидесяти лет, но его ученики, уже ставшие профессорами и доцентами, продолжали у него консультироваться, а сам он завершал свою главную работу по профессиональным заболеваниям шахтеров. Монография не была издана: уж очень фамилия автора отдавала ортодоксальным иудейством. Деда попросили сменить ее на «более благозвучную» или добавить соавтора с «правильной» фамилией. Он опять отказался.
Он скоропостижно умер на 91-м году жизни, причем до последнего дня сам убирал свою комнату, несмотря на возмущения женской части семейства. Фразу «человек жив до тех пор, пока его помнят» я впервые услышала от него. Думаю, что так оно и есть. И хочу, чтобы дорогие мне люди жили как можно дольше.
При этом я иногда радуюсь, что все мои старшие близкие ушли, не испытав крушения жизни при жизни: они не застали распада Союза и раскола мира; они не попали опять под бомбежки (в Израиле ли, где военное положение практически норма жизни, в Донбассе ли гражданская война на Украине в XXI веке!); они не услышали нереальное, казалось бы, слово «жидобандеровец»; не узнали про осквернение и снос воинских памятников и еврейских кладбищ, не увидели факельных шествий, нацистских флагов и здоровых, откормленных вахлаков с вытатуированными свастиками, вскидывающих руки в фашистском приветствии; и не пришлось им ходить по улицам, носящим теперь имена палачей и антисемитов: лидера и идеолога украинского национализма и организации ОУН-УПА Степана Бандеры (бывший Московский проспект) и главнокомандующего Украинской повстанческой армией Романа Шухевича (бывший проспект Ватутина)
Снова в детство
А теперь еще о нескольких событиях из детства, наложивших отпечаток иногда внутренний, иногда внешний на всю мою дальнейшую жизнь.
Балда
Мне года три-четыре. Я, очень спокойный и солидный ребенок, реву так, что сбежалась вся коммуналка. Соседская девочка, которая уже училась в школе, может, даже в третьем классе, снизошла до того, чтобы рассказать мне, мелюзге, какие бывают вредные учителя: сразу двойку могут поставить, если задание забудешь сделать! Я не поняла, в чем вредность, потому что знала, что школа это место, где надо учиться и делать все уроки. Тут же сообщила об этом ученице, которая махнула рукой и беззлобно сказала: «Балда! Вырастешь узнаешь!». И вот я заливаюсь слезами и ору на всю квартиру. Если бы она сказала, что я плохо бегаю или, как маленькая, не гуляю без старших, я бы не плакала: неприятно, зато правда. Но балда это у кого голова пустая, а у меня не пустая! Все взрослые говорят, что я умная! И сказок я знаю больше этой Аллы, и стихи могу долго без остановки рассказывать, и даже целые книжки помню наизусть! А тут на мою голову сказали «балда»! А это неправда!
До сих пор помню эту обиду за несправедливость. Потом выяснилось, что жизнь вообще довольно несправедливая штука, и самый глупый вопрос, который можно по этому поводу задавать, это «за что?».
Чужой труд
Тот же возраст, та же коммуналка. Мама привела меня из садика. Бабушка как раз закончила мыть пол и накрывает большой круглый стол свежей скатертью. Я не хочу есть, и она наливает мне чай, кладет в розетку мое любимое вишневое варенье, дает серебряную ложечку, подаренную мне «на первый зубик». Я, как все взрослые, пью чай из блюдечка, но предметы начинают вредничать: сосредоточившись на блюдце, я нечаянно задеваю ложку, которую уже успела положить в варенье, и она шлепается на чистую скатерть, а оттуда на только что вымытый пол. Я продолжаю солидно пить чай, стараясь не привлечь к себе мамино внимание. Но мой номер не проходит.
Нехорошо, Даша! Ты испачкала скатерть и пол, а бабушка убирала. Возьми тряпку и вытри! Нужно уважать чужой труд.
Указание насчет тряпки я ожидала, но про труд не поняла.
Почему труд чужой? Бабушка же моя!
Бабушка твоя, а труд ее! Вот когда ты сама все сделаешь, он будет твой.
Тогда мне совсем не понравилось такое деление, но хорошо, что я его запомнила. Пригодилось.
Кошка
Я гуляю во дворе, бабушка на скамеечке читает газету. У меня ободранные коленки в зеленке и панамка на голове. Я ее не люблю, но деться некуда: лето! Я залезаю в огромные лопухи, ничего интересного там не нахожу и иду в другой конец двора, к большой старой шелковице, проверить, не созрели ли уже сладкие ягоды, от которых рот и руки становятся черными. Однако до ягод дело не доходит: с нижней ветки дерева свисает чей-то хвост! Я понимаю, что к нему прикреплена кошка, но, поскольку ее не видно из-за густой листвы, дергаю за этот хвост, как за веревку воздушного змея, когда надо, чтобы он опустился. Правда, кошку я так и не успела подробно разглядеть: она издала боевой клич, вцепилась в мою руку, вспорола ее своими когтями и унеслась все в те же лопухи. Я сначала даже боли не почувствовала увидела только кровь и решила, что пора идти к бабушке. Пока шла, полились слезы. Но я не жаловалась на кошку: понимала, что сама виновата ведь это был ее хвост!