Аркадий Трофимович Драгомощенко - Великое однообразие любви стр 6.

Солнечный свет играет
в стволах кукурузы 
Вином будто налили их,
Узкий лист, по краям пожелтелый,
сухо скользнет по руке,
Солнечный свет заиграет
в раскаленной капельке
крови
Стран но, будто ее не хватало,
чтобы зелень запылала сильней.

Странно, словно тебя не хватало,
Чтобы научиться смотреть, запоминать,
забывать и вновь возвращаться
к воспоминаниям.
Небожители (только неведомо кем)
избавлены от подобных
страданий 
Стоило солнечному лучику лечь
в излучину локтя,
Как открываются двери, и вижу я:
Продрогшие стены, сырости пятна
и пасьянса оцепеневший фейерверк,
Отпечаток туманный, на котором к шее
твоей тянется клюв отточенного
тюльпана.
Но стоит лучу родиться в узком листе
И ожить в дымной капельке крови 
Передо мной ты опять, облеченная именем,
Или золотом старым тающих листьев
в сумерках августа.
Пятый час.
Прядь волос у пространства
отсекла часть лица,
Час, другой, и года 
Время лета, огней глубоких и ясных.

В камыше, тростнике, доходящем до плеч,
В зыбком песке у белоснежного горла 
Заблудиться, поникнуть и лечь.
Близость сна  воистину блаженная участь,
Удел  недоступный богам.
Пребудет вовек лишь редчайший дар синевы
в рощах влажных небес, да у глаз,
Да в струящихся венах лилейных.
И опять  шелест воздуха смять,
В тростники погрузиться, в высохший лес,
где, рукою нашарив непросохшую землю,
Молвим: скоро лету конец.
Провисли комариные стаи, лампа блещет в углу,
Расположенье планет в грозном ободе тьмы
птицам лжет, уходящим кругами.
Где же мы будем, скажи, когда сожгут
крыло мотылька
и пыльцу по ветру пустят?
Что споем, когда легкой стопой
сладость почуем мертвого тела?
Движенье планет исказилось,
Из звездных колодцев отравленный ветер
слепые пьет времена.
В пересохший тростник, в опаленный камыш
погрузиться нам суждено, созерцая
бред тишайший стрекоз на слюде
Где будем мы, когда кончится лето?

Да, этот день казался ненужным.
В день этот разум стоял неподвижно в тенистых
колодцах созвездий.
О, сколь дивно тело Господне!  рассеянно мы
повторяли,
Чудесны кудри его, что для пчел, будто улей,
Для смерти  луг благоуханный, душистый.
Но и это было не нужно.

Прелесть лета неизъяснима, 
Губы неуверенно шевелились,
точно вор крался по крыше.

Поросль сизая ветра на камне,
Нитью ветхой увито запястье

Но и это было нам ни к чему
на отлогих, заросших осокой
пустынях,

После дождя,
Задолго до жизни.

Захарову-Россу

кривой черный ствол
на грани неба и света
снег первый
день неизвестно по счету какой
ничего мне не нужно
я пьян
голова не покрыта
на осевшем прибрежном снегу
цепь следов наливается льдами
сырые ангелы в воды глядят
огней желтых плеск
в широких очах
кто забыл
кто не помнил

ничего мне не нужно
вино плывет по бумаге
день серым стал по краям
розов случайный лишайник
напоминает чью-то ладонь
которая все не кончается
травы опускаются в землю
как посуху  в воздухе
вереница идущих
с посохом кто
кто с руками пустыми
кто в домах
кто под ними

и так легко не быть.

Нет перемен в кануны октября.
Все тот же дождь,
Как и вчера, как прошлый год,
скупая дрожь дубов
И жесткий лист белесой солью заворожен.
Не соль, а изморось, чью нежность
Мы на лице чужом губами осязаем.
Далек и кажется смешным июльский свет.
Как будто ангел хриплый, гармоника у рта
витает.
Теснит нас небо.
Пряжа отражений порывом ветра спутана 
Так времена теряют тени.
Связь слепая листа и дерева мерцает 
Поистине, нет перемен в кануны октября.

Нет перемен в кануны октября,
Застыло все окрест.
Большой проспект, как зеркало со сна 
Столь пуст, что даже ли ст, измученный
дождем,
Отрадный гость в прямых лесах
из черного стекла.
Стволы безмолвны.
Шаг шуршит в сырых покровах почвы.
Горький лист присутствует в периодах
негромкой речи,
Которой позже никому не услыхать
за пеленою пустоты, опущенной самой
природой.
Вещий шорох шагов по тлеющей листве
останется бесплоден.
Мокрый ворот,
Прихоть глаза,
Из платья тело выскользнуть готово,
Но тяготит сознание того, что это 
как вчера, как прошлый год 
Все тот же дождь.