Они шли рядом, иногда соприкасаясь руками, плечами. Все было для него неожиданно, ново. Как будто нет за плечами шестидесяти прожитых лет. Он совершенно не знал, что дальше. Чего он хочет дальше? Отреставрированные улицы закончились, справа от них садик, где можно присесть на скамейку. Алкоголики здесь как раз допивали бутылку дешевой водки. Но Таня и Давид прошли мимо. Она вдруг споткнулась, и, чтобы поддержать, он прижал ее к себе, а прижав, поцеловал. А когда поцеловал, то уже не смог отпустить. Они стояли около будки, стилизованной под афишную тумбу начала 20 века. Губы ее еще сохраняли вкус вина. Лицо было прохладное и очень гладкое.
Господи, что мы будем делать? беспомощно спросил он.
Поехали на море, в Яффо, посидим на берегу.
Они сели в его машину и в полном молчании доехали до Яффского порта. Кроме них, там практически никого не было. Арабские рыбаки, пара случайных машин с такими же неприкаянными, как и они. Он вышел из машины и удивился, что пахло морем. Он уже не помнил, когда последний раз гулял по берегу ночью. Жизнь давно расписана по часам. Таня прикурила тонкую ментоловую сигарету. Он спросил ее, почему она не спешит.
У меня сегодня ночует мама, она уложит детей.
А муж? Где твой муж?
В Лондоне, на конференции.
Сколько им лет?
Шесть и восемь, мальчики.
Здесь прохладно, сказал он и обнял ее плечи. Как мне хорошо с тобой, неожиданно сказал он.
И мне.
Потом, замерзшие, они целовались на заднем сиденье его машины.
Я не понимаю, за что ты мне.
Она улыбалась, целовала его глаза. Он гладил ее волосы, вдыхал духи, и нежность, которую он не знал, как выразить, камнем давила на грудь.
Мне кажется, я задохнусь.
Ты просто забыл, как дышать.
Что ты сказала?
Я не помню. Я хочу свернуться кошкой у тебя коленях. Чтобы ты изредка гладил меня. Но тебе, наверно, пора. Уже час ночи, и тебя, наверно, потеряли.
Он вел машину по ночному городу, прилагая неимоверные усилия, чтобы не смотреть на нее. Смесь ужаса и восторга вот что он чувствовал. Потом она прижалась щекой к его плечу, поцеловала его ладонь и вышла из машины. Он говорил, что не может представить себе, что не увидит ее до утра. Она еще раз помахала ему, завела свою машину и тронулась с места. Он минут десять ехал за ней, пока не настало время сворачивать к дому. Он помнил запах моря, вкус вина на ее губах. Ее гладкую кожу, улыбку и взгляд, который она никогда не отводила. Серьезный, тяжелый, совсем не подходящий для ее детского лица. У дома он понял, что уже сто лет не видел ночь. С круглой холодной луной. Ночь, внутри которой была тайна. И счастье. Совершенно забытое.
Галит
У нее раскалывалась голова. Такой мигрени не было много лет. Она даже приняла таблетку, несмотря на то что последние двадцать лет лечилась только гомеопатическими средствами. Казалось, сейчас случится инсульт, и что-то разорвется внутри. Даже голову повернуть было страшно. Рядом легла кошка и громко заурчала. Когда через пару часов она пришла в себя, ей захотелось принять душ. Она направила горячую струю прямо в ту точку, где пульсировала боль. Тело привыкло к кипятку. Пар размыл очертания предметов. Все стало неопределенным, серо-белым, вязким. Боль и страх вдруг сделали все неважным. Этот дом в богатом районе, поездки, бриллианты. Где, кстати, Давид? Она вспомнила, как трудно было ей привыкнуть к его бесконечным рабочим часам в те годы, когда они еще любили друг друга. Когда хотелось ужинать вместе с ним, разговаривать по вечерам, слушать, как прошел его день. Планировать отпуск. Рассказывать, о чем она думала. Хотелось смотреть, как он рисует. Как смешно морщит нос. Вдыхать запах красок. Всегда быть рядом.
Он решил построить дом и студию, чтобы можно было работать по выходным. И да, конечно, клинику для нее. Так замечательно было начинать совместные проекты. Но строительство превратилось в денежную воронку. Оно поглощало все деньги, и Давид стал работать гораздо больше и уже не рисовал по выходным. Она делала стаж в психиатрической больнице. Денег мало, нервов много. У нее развилась бесконечная аллергия на нервной почве, даже дошло до экземы. Тогда она приняла решение никогда не работать с по-настоящему тяжелыми пациентами, а принимать только умных, образованных и вербальных. А потом она неожиданно быстро забеременела, через два месяца после того, как перестала принимать таблетки, они почему-то считали, что это займет год. Они сделали перепланировку большую и светлую комнату, где раньше должна была быть его студия, превратили в детскую. В другом конце дома ее клиника, для удобства, чтобы пациенты на сталкивались с Матаном. Ну и небольшую пристройку в саду отвели под студию Давида. Пока Матан был маленький, она успела получить лицензию и начала принимать пациентов дома. Но все равно это было неудобно: Матан мешал, рвался к ней и скандалил, пациенты нервничали, она не могла сосредоточиться. Родился второй сын Итай. Они расплатились с долгами. Она уже работала в психологической службе в университете, стала супервайзером, ходила на различные курсы повышения квалификации. Воспитывала мальчиков. И могла сократить количество работы, потому что Давид стал успешным и как-то выпал из поля ее зрения. Семьей каждое лето ездили за границу. Ей казалось все прекрасно. Она снова похудела, снова получала комплименты, дорого одевалась и покупала украшения. Давид зарабатывал все больше и больше. Они разговаривали друг с другом все меньше и меньше. Но она не сразу обратила на это внимание. А через несколько лет во время пасхальной приборки перед первым Седером9 у них дома (раньше это было у родителей Давида, но они уже постарели) она нашла его кисти, краски, какие-то наброски и поняла, что он уже давно не рисует. И у них больше нет общих проектов.