Неделя в Москве получение виз, подтверждение багажа в «Малев» (венгерская авиакомпания, рейсом которой они летели в Будапешт). Приехали ее родители попрощаться. И там, в аэропорту, когда она смотрела на них, снова стоящих рядом, ей стало страшно. Это были последние минуты детства, когда родители еще близко и даже вместе. Когда можно коснуться их, спрятаться головой в мамином воротнике из чернобурки и поверить папе, что он никому не позволит обидеть ее. Через три часа детство кончилось. Она помахала родителям рукой. Может быть, она никогда больше их не увидит, не поцелует и не вспомнит запах папиного одеколона.
В аэропорту Будапешта большая часть летевших пересела на рейс в Вену (это была дорога в Штаты через лагерь беженцев в Италии), а они со Славиком и еще четыре бухарские семьи получили немного денег и были увезены на турбазу под Будапештом. Там три дня ждали, когда «Сохнут»3 наберет людей на самолет в Израиль. На турбазе она впервые встретилась с бухарскими и горскими евреями чужими, крикливыми, непохожими на тех, кого она знала в Свердловске. Там, в Венгрии, на перелете из одной жизни в другую, ей исполнилось девятнадцать лет и наступило полное одиночество. Она поняла, что в новой жизни, кроме пухлого Славика, у нее никого нет. И их фиктивный брак как-то неожиданно превратился в обычную студенческую семью, со взаимной симпатией, хотя без любви и страсти.
Через три дня они приземлились в Израиле, сняли квартиру в Холоне (рядом с бывшими его однокурсниками) и начали учить иврит. Сначала солнце и море сделали ее дни по-курортному сказочными. Ночами они ходили на море, появились первые знакомые такие же молодые семьи, как и они, некоторые даже с детьми.
А через три месяца Славика приняли на докторат в Беэр-Шеву он переехал в общежитие и вычеркнул себя из эмигрантской жизни. Она еще оставалась в их квартире в Холоне, чтобы закончить изучать иврит в ульпане и понять, что делать дальше. Устроилась работать в кондитерскую и параллельно училась в более продвинутом ульпане. Только вот радость ушла. Вокруг крутились религиозные семьи, которые приглашали ее на субботу в Кирьят-Арба4 и в Бней-Ацмон5. Все было ново, неожиданно, ей казалось, что ей рады. В Кирьят-Арба она встретила приятельницу Лининой мамы из Бостона. Она рассказала, что Лина учится в колледже на бухгалтера, ее мама работает помощником стоматолога. Что все у них налаживается, что она и представить себе не могла, как мал мир приехать на свадьбу сына в Кирьят-Арба (нет лучшего способа досадить маме, чем стать религиозным и из Бостона переехать на территории6 в Израиль) и познакомиться с подругой своих близких друзей. Она захотела к Лине, к ее маме, к кому-нибудь близкому, кто мог бы развеять ее страх перед этой чужой страной и жизнью, к тем, чья любовь согревала ее. Чтобы ее гладили по голове и поили чаем, как в детстве. Религиозные ребята вещали о важности соблюдения субботы, кашрута7 и прочей ерунды. Ничего соблюдать она не собиралась и вообще перестала понимать, зачем она это все затеяла. Вернувшись после этой поездки, она свернулась клубочком и начала плакать. Потом уснула. Когда проснулась, продолжила плакать. Она не плакала, только когда спала. И спала три дня подряд.
На выходные приехал Славик. Вытер ей слезы и спросил, что она собирается делать. Сказал, что она должна учиться, и попросил, чтобы она сообщила ему в течение месяца, собирается ли она приехать к нему в Беэр-Шеву (он мог попросить в общежитии комнату для семьи). Или, если она захочет, они могут подать на развод. Она погладила ему вещи, приготовила с собой коробочки с едой, пообещала приехать на следующие выходные, чтобы посмотреть, как он живет. И снова осталась одна.
На следующий день в кафе к ней подошел их постоянный клиент, эффектный черноволосый мужчина лет пятидесяти, и сказал, что он хочет предложить ей интересную и более оплачиваемую работу. В восемь вечера, после закрытия кафе, он повез ее в Тель-Авив. Вечерний Тель-Авив был ярок и прекрасен, как благородный попугай. Он окутывал тайной и обещал какие-то невиданные приключения. Он стал городом ее мечты, энергия которого моментально растеклась по ее венам. В кафе на набережной черноволосый мужчина долго говорил, какая она чудесная и интеллигентная, как мило улыбается и ласково смотрит, какой замечательный у нее английский (да, спецшкола номер тринадцать, с учителями-шанхайцами8). А потом предложил сопровождать его бизнес-партнеров, которые приезжают к нему. Ну, чтобы им не было одиноко по вечерам. Она сначала не поняла, о чем идет речь. Он как-то сбивчиво стал говорить ей общие слова: у него много клиентов и партнеров, он не может каждый вечер уходить из дома, а для бизнеса важно не оставлять их одних. И только когда она спросила, правильно ли она понимает, что он предлагает ей стать шлюхой, он, покраснев, пробормотал, что это называется «бизнес-сопровождение». Она сказала об этом не может быть и речи. И на замечательном английском (а до этого разговор шел на иврите, она всегда использовала любую возможность потренировать иврит) попросила немедленно отвезти ее домой. В дороге, неожиданно потеряв голову, он умолял ее забыть о дурацком предложении и приглашал завтра поужинать с ним. Она сообщила, что замужем, что уезжает в Беэр-Шеву заканчивать первую степень по математике, и попросила больше ее не беспокоить.