«Мне так печально в этот вечер»
Мне так печально в этот вечер
И одиноко под дождем
Один футбол но он не лечит,
Нет никакого толка в нем.
А ты ты так недостижима,
Ты так надежно далека,
Как напряженная пружина
Внутри взведенного курка.
Ты так, как звезды надо мною,
Ты как далекий темный лес,
Что так тоскливо воет-воет
Про то, что я остался без
Я без Я за! Я за! Но только
Один лишь лес вдали шумит,
Как будто в нем княгиня Ольга
За мужа мстит, и мстит, и мстит
«еще одна неделя»
еще одна неделя
прошла и больше нету
ни лета не летели
пушинки с парапета
нигде мне не приснится
родимый чудный город
сверкает на реснице
сверкает скоро сорок
сверкает как рубином
сверкает не прольется
встречает рано утром
и нет не улыбнется
нисколько не осудит
нисколько ни пригреет
лишь косточки на блюде
и темный шум аллеи
«Ко всему привыкаешь в тарелке трамвайной»
Ко всему привыкаешь в тарелке трамвайной,
Переменчивый ветер проведет по плечу
И уносится прочь, как незримый, случайный
Поцелуй невзначай, налету, навесу.
Здесь сечение дней так похоже на осень,
Здесь всегда сорок лет, и туман, и туман
В поле тает так медленно, словно бы просит
Просит, тает и тает, как белый туман.
«ни читать, ни писать»
ни читать, ни писать
это вновь подступает ко мне
это вновь начинается тихий прилив бытия
ты когда-то шептала мне, да, я навеки твоя
но «навеки» так долго не может
жить только в одном человеке
навеки нельзя
можно на год, скорее, на месяц, на час
можно по-всякому
как же унять эту боль?
не глаголь мою душу, прошу тебя
больше ее не глаголь!
Она только проснулась, она как цветок
распустилась и дышит вином и хлебом
а я не давал ей свободы и ветра, любви не давал
прорастать
Томление
Незримо был он сердцу мил,
Сидел в ряду своем далеком.
Из-под ресниц
Что было сил
Сверкает взгляд
И бьет, как током.
Пронзает театральну мглу,
Пронзает сердце мне клиночно.
Я грежу, я сейчас умру!
Реально здесь, сейчас, воочью.
Кто звал его в этот партер?
Какая сила роковая
Такого дьявола из недр
Достала, недра раздвигая?
Зачем пришел он в этот час?
Зачем смутил покой и волю?
Как будто снова трубный глас
Раздался в небе надо мною.
И в свете утренней звезды,
И в свете спальни с ночниками
Теперь лишь демона черты
Мерещатся в оконной раме.
Поэма конца 2
В тишине, как во сне.
Дерева говорят под ветром.
Гладь воды, лик луны,
Я родился не диким вепрем
В чаще темной, в глухом лесу,
Но, как видно, клыки несу.
Я родился мальчиком белым,
Как батон слюдяного хлеба,
И полвека все что-то делал
Из поленышка в человека.
Из-под ледной холодной толщи
Окуней и ершей и даже
Леонардо в Краковской Польше
Горностаевые плюмажи.
Деревянные ручки-ножки,
На холстине сверчок и лик твой,
Не какой-нибудь Матки Бозки,
Драгоценной и ясноликой,
А туманной, как мост Редона,
Модильяни, как деревянной,
Как Ван Гога, Лаокоона,
На оконце за свечкой странной.
Как в гуцульском краю, где сосны
Между гор вереницей троллей,
Я встречал тебя очень взрослой,
Полной очень нездешней боли.
И она в меня жизнь вдохнула,
Полетела, перевернула
И с тех пор человечек ходит,
Словно Голем в огромном граде.
Мы с тобой в этом граде были,
Словно ангелы золотые,
Словно капли межзвездной пыли,
Молодые и золотые.
Сквозь окошко ту песню спой мне,
Той дорожкой железной двинься.