Ты кушал, Варик? спросила она, глядя в сторону. И села напротив. У Варфоломия Евстегнеевича противно дрогнули пальцы на руках. Он смотрел на уже немолодое, отекшее лицо мужчины, с нездоровой розоватостью по выбритому черепу и догадка сверлила ему мозг. Человек этот был очень неприятен и прятал глаза, словно был в чем то виноват. Робость в нем была какая то непонятная, как у побитой собаки. И мстительность была такая же. Собачья.
Да, после некоторого молчания сказал тот, вы правы, это я.
Вот значит как встретились, тихо сказал Варфоломий Евстегнеевич.
Не могли не встретиться.
А ведь я ждал этого всю свою жизнь, сказал Варфоломий Евстегнеевич.
Дождались, сказал мужчина.
И что теперь?
А ничего.
Варфоломий Евстегнеевич почувствовал себя очень неловко и молчал, перебирая салфетку на столе. И от этого стало еще тяжелее. Он знал, что нужно что то сказать, но все не находил слов и только виновато бегал глазами. В застывшей тишине звенели мухи.
Пойду я, пожалуй, наконец сказал мужчина, поднимаясь.
Как ком в горло, сказал. Варфоломий Евстегнеевич тоже привстал, соглашаясь. Он более не мог выносить этого. Мужчина был, словно кусок льда, в который вмерзла мертвяччина.
Так то нынче, сказал мужчина пространственно, и только теперь поднял глаза, думаете, мне было легко все это время? Мучиться ночами, выдумывать мщение, одно круче другого? Он задержался, собираясь с духом сказать что то, но передумал и только слабо махнул рукой, а, как хотите. Бог с вами. Пошел я, повторил он.
Ничего. Как нибудь, закивал Варфоломий Евстегнеевич, чувствуя камень в груди, а про себя подумал, лишь бы не сглазил. Он зашелся кашлем и вдруг вспомнил стеклянные, засыпанные пылью глаза. Вроде как вчера было. Серый, бритый череп в черных кровоподтеках. И в сумерках молоток в руках. И еще навязчивый, не прекращающийся страх. Страх, с которым он жил впоследствии, как с близким горем, с которым невозможно было расстаться. Который стал для него все равно как инстинкт, или как умение от природы слышать естественные звуки. Как болезнь от рождения. Хлопнули двери в прихожей. Сестра, уткнувшись в плечо, нервно дрожала и всхлипывала не переставая, все в прошлом, все уже в прошлом. Он и сам уже знал, что грех его в прошлом, и все то, что он так долго носил в себе, и о чем плакал ночами в подушку, ушло безвозвратно, и больше не вернется, одной собакой меньше, подумалось почему то. Что то новое, светлое и чистое входило в него, словно лучистым солнцем заполнялся прозрачный сосуд, и от чего он сам становился совсем другим. Долгая ноша понемногу отпускала. Варфоломий Евстегнеевич щурился, подставляя лицо нежному свету, и чувствовал как в нем растекается блаженная радость. Наконец то свершилось, думал он, наконец то.
2016
СУИЦИД
Учитель пения Крюковской гимназии и обладатель приятного баритона, Иружжом Врульевич Сибевглас не любил свою жену. Он дождался ее с работы, спокойно поздоровался, заглядывая в глаза, а когда она повернулась к нему спиной, взял со стола приготовленный молоток и с силой ударил по голове. Звук получился совсем неуместный, глухой, вроде как в бочку стукнули, и при этом Иружжому Врульевичу показалось, что волосы смягчили удар, вызвав в нем совершенно ненужную озабоченность и излишние мысли о гуманности. Супруга его, Натавала Взадовна раскинула руки и гремя кастрюлями, с размаху ударилась лицом об пол, и так застыла без всякого удивления с открытыми глазами. Иружжом Врульевич посмотрел на молоток с прилипшими волосами, и вдруг ясно осознал, что во всем виновата весна с ее внезапно побежавшими соками по стволам деревьев. Такая поспешность природы всегда вызывала в нем смутное удивление и расстройство, ибо, как можно терпеть такие внезапные изменения в устоявшихся делах. Ведь все в корыстных целях, а иначе зачем такая поспешность? Он еще немного постоял боясь спугнуть тишину, что внезапно заполнила все комнаты в доме, и тяжело опустился на край стула, чувствуя дрожь в ногах. Ему показалось неестественным и странным, что мухи так быстро нашли жертву и уже ползали по окровавленной и странно пахнущей голове Натавалы Взадовны. Так и по мне когда-то будут ползать, подумалось ему, и при этом очень захотелось поразмышлять об отвратительности всяческих насекомых, что окружают людей и с чем приходится мириться, но страшная неподвижность лежащего тела стала его беспокоить и на ум пришли, вслед за приятными мыслями, мысли тревожные, о содеянном, ведь милиция придет, будет в вещах рыться, но все же они казались никчемными по сравнению с удовлетворенной местью.