Привязка к местности
Shoot from the left eye of the deaths head.
E.A. Poe, The Golden BugТак где же он, омфалос, пуп Земли?
Геодезист фуражкой вытер пот,
за ним прихрамывая шла тренога,
как лошадь в поводу, а впереди
легавая бежала, то и дело
на месте застывая и в пыли
ища знакомый след вот он свернул
(скала епископа и чертов стул)
в проход между глухими гаражами,
а там тупик и стенка высока
на кирпиче эмблема «Спартака»
и череп со скрещенными костями
(стреляй из глаза мертвой головы!),
шальная электричка из Москвы
в два пальца просвистит
отмерь шагами
на запад восемьсот
и сто на юг
Здесь дом стоял.
Тропинка шла вокруг
Веранды. Двор заросший, как ковром,
Гусиною лапчаткой. За окном
Крапива и расшатанный забор,
За ним на турнике сосед Егор
Подтягивался раз до сорока
И, спрыгнув, говорил: «Броня крепка!»
Мяч улетал туда, и мы его
Искали средь картофельной ботвы.
А по ночам с дивана моего
(Стреляй из глаза мертвой головы!)
В квадрате форточке я видеть мог
Меж веток звездочку одну.
Волхвы
Ее бы не заметили. Тусклей
Старушечьей слезы, она была,
Как крошка с королевского стола,
Ничтожной, но она была моей.
(Увы! Как мне узнать ее теперь
Без рамочки прицельной?)
Дом снесен.
И не войти мне дважды в ту же дверь.
Один на берегу реки времен
Стою смотрю вокруг и не могу
Найти ни кленов тех, ни липы той,
Что я облазил в детстве.
Где росла
Вот эта вишня: около крыльца
Иль дальше, у сарая?
Хоть какую
Найти зацепку, привязаться к ней
И я бы мог определить то место,
Где мой диван стоял. Не из него ли,
Из этого дивана, я украл
Все строчки до одной?
«Милее нет
Той стороны, где резали пупок».
Каков же плод науки долгих лет
И в чем же, так сказать, ее урок?
Что, наконец, подсмотрят очи зорки
На высоте всех опытов? Увы!
Засни в Перловке и проснись в Нью-Йорке.
Стреляй из глаза мертвой головы!
Незадача с одним неизвестным
Неизвестный икс, кривоногий крестик,
В незадаче этой один, как пестик,
Ты на минусы-плюсы взираешь, робок,
И не знаешь, как выбраться из-за скобок.
Ты уравнен со всеми, но уравненье
Не решается. Кто ты? Перенесенье
Из Лонг-Айленда в Бронкс не спасет, приятель,
Даже из числителя в знаменатель.
Хорошо, это только подземка. Скомкай
Лист газетный, шуршащий сухой поземкой,
И сойди на станции, ближней к дому,
Глядя в тучу, похожую на гематому.
Пережиток прошлого, недобиток,
Ты устал развертывать длинный свиток,
Ты взмахнул крылом и взлетел, как Сирин,
На высокий сук. Твой полет надмирен.
Отдохни, и пусть белокрылый некто
Через форточку носит свои конспекты,
Из рулонов такой Вавилон построив,
Словно тут переклейка грядет обоев.
Не читай этих грамот. Сверни их в трубку
И смотри, смотри на свою голубку
Сквозь двоякие стекла земной неправды.
Наведи на резкость. Оставь на завтра.
Перетрется все. Поговорка в силе
Остается. Но суть не в муке, не в пыли,
А в шлифованной ясности ретровзгляда.
Возвратить на начало, mein Herr? Не надо.
Спи, Спиноза. Не вскрикивай: кто я? кто я?
Или в ванной, над лебедью белой стоя,
Размышляй напряженно, что ты за птица.
Незадача не может не разрешиться.
Дотяни до точки свое начало,
Как натягивают на голову одеяло.
И вверху, перед тем, как упасть на койку,
Три креста поставь, хоть не веришь в тройку.
Бумеранг
Вот я и прощаюсь с этим домом,
С кубом воздуха над жестким ложем,
Лампочки внимательным наклоном
И с балконом этим захламленным,
Формою на бумеранг похожим.
Все в руке, как говорится, Божьей.
Знаешь, Бог рисуется мне вроде
Австралийского аборигена:
Голый и нечесаный, он бродит
По своим безлюдным, диким бушам
И швыряет бумеранги-души,
Улетающие вдаль мгновенно.
Та душа, что врежется с размаху
В чью-то душу теплую, живую,
Обретет себе добычу праха.
Только та, что с целью разминется,
Замкнутую высвистит кривую
И к пославшему ее вернется
Чтобы вновь оружье запустил он
С громким воплем, с варварским подпрыгом!
Значит, время расставаться с тылом
Рук разжавшихся, с высоким тыном
Полок; я не верю больше книгам.
Только в тот волшебный край и верю,
Где, по донесенью очевидца,
Бродит Бог, не помня о потере,
Клювоносые пасутся звери
И бескрылые шныряют птицы.