Друг мой, подумай: чтó перед этим ворохом денег, рангов, достоинств, генеалогий древних фамилий я, некий Туллий, отпрыск провинции? Чтó я, бедный философ, римскому плебсу, падкому к хлебу, зрелищам, славе и родовитости? Брошен счастьем, я, может, завтра всем разонравлюсь, и не достанет средств и харизмы, дабы вернуть приязнь. Бедный Марк Цицерон, клад знаний и светоч мудрости, обойдённый, ненужный, кем будешь попран?
Знай, Катилина звал защищать его на суде, что начат ограбленной им провинцией. Обвинитель Гортензий, старый и вялый. Мне ли не справиться с этим сладко манерным, пышноречивым чопорным франтом, вскормленным на помпезном азианизме, а в благодарность пусть Катилина тайно содействует мне на выборах, повлияет на плебс. Как думаешь? Ведь ни крассовых банков, ни ратной славы Гнея Помпея у меня нет пока; а тот странный сенатор, коим я начал, необычаен, главное молод, дабы помочь мне. Слушай о нём.
Катон, Марк Порций, пра-правнук Цензора, нынче квестор6, философ. В детстве он видел смерть Друза Младшего, его дяди-трибуна, также Марсийскую, иль Союзническую войну (ту самую, на которой Италия поднялась на Рим), и неистовства Суллы. Мы были живы в ту пору тоже и подвергались риску не меньше, вот что ты скажешь. Правильно. Но держал тебя на руках, мой друг, Квинт Помпедий Силон, марс, консул италиков? говорил ли с тобой сам Друз? угрожал ли ты Сулле? О, сего гения Парки ставили в центр проблем с детства, он там сражался неколебимо. Мы же шарахались. Я, немедленно после речи за Росция, где клял Суллу, отбыл в Афины; ты скрылся в камерность частной жизни; Цезарь убрался в глушь, а Помпей трафил Сулле. Сопоставимы эти увёртки с честностью и действительной доблестью?.. Я уже обвинил себя, так поставив вопрос, заметь, будто доблесть бывает доблестью и не очень. В общем, Катона чуть не казнили: он рвался к Сулле, кто был диктатором, повелителем Рима, дабы убить его. Что, случайность? Вряд ли случайность. И не абсурдный детский порыв. Имелось, чему развиться.
Помнишь восстание Спартака Фракийца? помнишь, он выскользнул из ловушки, слаженной Крассом? Тот разбранился в адрес невольников, не желавших стараться к крассовой славе, и лишь Катон-юнец, отличившийся мужеством в той безрадостной брани, смел возразить при всех, что Спартак не чудовище, но великий стратег, не менее. Ты представь себе Красса, коему поднесли под нос нечто вроде зерцала, где подмечалось, что он бездарен! Красс тихо буркнул: «Юноша, верно». Ну, а Катон ему: «Если храбрость есть искренность, ни Эней, ни Язон, ни ты сам не храбрей меня». После этой войны он не взял наград и прослыл чудаком, а вспомни, как напрягался Красс, требуя за победу в битвах с рабами громкой овации!
Вот кто в этом году наш квестор, новый сенатор, твёрдость которого исключительна. Он обрушился на чиновных крыс казначейства, кравших в казне без удержу. Он, усилив проверки, вынудил плутов вспомнить о честности; казнокрадов изгнал под угрозой предать суду за хищения. Богачам сократили выдачу займов, плебс кредитуют. Рим при Катоне помолодел, точней, увлечён к дням ранней Республики и как будто вдруг понял: нужно блюсти закон, чтоб царило довольство, а не разборки, крики и схватки простонародья и оптиматов. С той же отчётливостью Рим понял, что заскорузнул в подлости и безудержной жадности, и катонову твёрдость счёл тиранией. Факт тому: не имея законных прав, он вдруг вызвал всех, получивших от Суллы плату за казни и за доносы, и обязал вернуть деньги в казну немедленно. Закипая от ярости, палачи это делают и торопятся, дабы не было хуже, дабы не вздумали трогать прошлое.
Как сильна справедливость, корни таящая не в общественных нравах, а в трансцендентности; и Катон её видит. Я же не вижу. Все мои слабости и сомнения оттого, увы, что моим близоруким умственным óкулам справедливость незрима. Но если выпадет различить её, как в моей смелой речи за Росция, сколь велик я тогда! сколь любят меня квириты!
82-й год. Рим, преданный разрушению. Сулла в кресле диктатора и в военных доспехах, на озарённом кострами Форуме, попирает диктаторским сапогом прах Мария. Над толпой безголовые статуи. Объявляется список; названных тянут крючьями, отсекают им головы. Тащат родича Мария и велят позвать Цицерона, Помпея, Цезаря.
Сулла:
Дай, Катилина, меч Цицерону. Он, шавка дохлого полусгнившего Мария, навострился болтать, смотрю, о «преступных убийствах»? Пусть он узнает, чтó есть убийство, чтоб не трепать зря. Пусть он возьмёт меч и, клянусь жизнью, бьёт свата Мария! Или срубят ему его голову заодно с языком. Оратор! Бей популяра, тоже эзопа! Он, с тобой вместе, тщательно слизывал с ляжек плебса дерьмище?! Хватит, довольно!! Вся власть сенату, доблестным нобилям, оптиматам-патрициям! Чернь пусть жрёт свой хлеб и сидит в тёмных смрадных углах без звука. Ну, Горох!