Да, она уже знает его номер. Но не звонит.
Ну ждите, скоро позвонит она ж не успокоится, пока не грохнет всю обойму, а сейчас ей только двое из оставшихся в четвёрке и нужны, невозмутимо проговорил собеседник тем же добрым баритоном. Пиковая дама всегда бьётся козырной, не забывай, Ройенталь вот забыл и не положил её в рукав, дурак. Я тебе ещё вот что хотел сказать тут на тот же курс люцифериты легли, видать, решили ухватить добычу у радужных упырей, так что я сам уже отдал приказ стать на крыло твоим именем. Убери имперцев с территории, застрелят ни за грош ведь, ещё я солдатами Лоэнграмма не бросался в такую свалку, ага.
Постараюсь, уже спокойнее ответила Катерозе. Изольда готова?
Обижаете, миледи, бесшабашно рассмеялись в ответ совсем по-мальчишески. А на кой тогда на подножку заскакивать в этом поезде, Катерозе? Розенриттеры смолчали?
Спасибо, Йозеф, она даже слабо улыбнулась и сразу нахмурилась. Да, смолчали, козлы
Жаль, это был их последний шанс остаться людьми. А козлам место в скотомогильнике, мрачно произнёс молодой мужчина. Слово и дело, да поможет нам Господь!
Слово и дело, Йозеф устало выдохнула Катерозе, застыв с приподнятой вверх головой и закрытыми глазами.
Повисла тишина. Мужчины переглядывались с выражением крайнего изумления на лице. Миттенмайер, которого некоторые темы из услышанных начали уже сильно интриговать, предпочёл глянуть на лицо Оберштайна и обомлел. Тот сидел, сложив руки в замок, и беззвучно смеялся, явно довольный происходящим! Потом заметил взгляд Миттельмайера и спокойно сказал, будто отвечал на его мысли или сам хотел что-то уточнить:
Превращение из валета в короля ещё ни для кого не проходило спокойно. Особенно, когда в колоду вброшены новые валеты и прочая массовка, и снова стал невозмутимым до мрачности.
Лихорадка. Лихорадка, чёрт бы её побрал, как она не вовремя Когда она вовремя была, скажешь тоже, император. А вот ведь подлость, почему сознание не теряется надолго, если я уже так вымотан? Эх, если б только Ну, хотя бы знать, что всё это не напрасно? Или я слишком многого хочу уже, обрадовавшись, что Катерозе меня услышала? Услышала, уверен не то зачем бы те самые лилии сорвала. Кабы только не зря всё это отдадут деньги этим отморозкам, а что дальше даже думать не хочется. До чего обидно пропадать в километре от своих, да ещё так медленно. Так, а что это меня передышки угнетать стали, не я ли сам умолял их наступить недавно? До чего я беспокойная личность, оказывается, вечно недоволен. Катерозе, видать, там с ума сходит, голову ломает, как меня вытащить, а я тут капризничаю, о скорой смерти мечтаю, вот урод. Или я просто боюсь, что не выдержу, может в этом дело? Да, наверное, слишком боюсь потерять лицо. Ах, если бы только на всё это хватило сил, вот в чём я и не уверен. Чёртова лихорадка, чёртова лихорадка, что мне с ней делать, усиливается же Дрожу, как проклятый.
Тебе что, плохеет сильно? Райнхард услышал над собой голос Бергера и не знал, как реагировать.
Того это молчание явно не смутило должно быть, он расценил его как согласие, и осторожно, но настойчиво, приподнял пленника за плечи в положение полулёжа. Пришлось открыть глаза, но ведь смотреть на пришельца это не обязывает А тот деловито потрогал его лоб тыльной стороной ладони и присвистнул:
Ни черта себе, с таким жаром и такой бледный, и ещё молчит. Ты что, кончиться решил по-тихому, что ли?
И чем это плохо? Боишься, что моя цена упадёт, если умру? тихо процедил сквозь зубы Райнхард.
Огрызаешься значит, я прав, с назидательной рассудительностью ответил Бергер. Можешь ещё раз огрызнуться, например, послать меня, но разумнее будет всё же выпить вот это, давай-ка, залпом и поднёс к губам раненого стакан.
Запах крепкого пряного глинтвейна снёс всякие возможные попытки сопротивляться, и Райнхард подчинился. Внутри взорвалась ласковая молния, боль в голове и теле ослабла, и даже дышать стало легче. Он молча наслаждался этим чудом, прикрыв веки совершенно безотчётно, и позабыл про всё на краткий миг.
Так-то лучше, теперь закуси, вполне довольным тоном помешал ему Бергер.
Райнхард не стал возражать да и кусок хорошего шоколада был тоже кстати. Розенриттер вежливо уложил его снова на свою куртку и тихо спросил: