Волосы, конечно, у папы хорошие каштановые, блестящие, чуть вьющиеся не до плеч, но почти. Она украдкой потрогала прядку: мягкие.
Но вряд ли папе понравится, если она вцепится ему в волосы, рассудила она. Так что же тогда, в шею вцепиться?
Странно, на бабиной шее таких вопросов не возникало.
Папа, конечно, сам крепко держал её за ноги.
Но ехать так всю дорогу, не пинаться, не ёрзать, не подпрыгивать это выше её сил. И она заявила, что вполне отдохнула, теперь будет ходить сама.
Папа поставил её на землю, и они пошли дальше.
А метров через сто она снова заканючила и стала проситься к бабе на шею.
Баба, уже сама притомившаяся, с бисерными капельками пота на лбу, конечно, тут же её подхватила.
Папа опять пересадил дочь к себе на плечи, она посидела-посидела, да и попросилась вниз. А потом к бабе.
Остаток пути отец взглядывал с неодобрением на своего отпрыска, едущего на шее бабы уставшей, но не подающей вида. Но решил не портить тёще настроение.
Когда внучке шёл пятый год, отец с мачехой увезли её во Владимир.
Она путешествовала почти с рождения.
Первый раз летела в полтора месяца: бабушка забрала её из Ленинграда.
И потом баба постоянно её куда-нибудь возила, так что она привыкла к поездам и самолётам.
Но этот раз не был обычным.
Она ехала не просто в новый город. А в новый дом и в новую жизнь.
А как же капризы по нужному поводу?
И желание по вечерам обязательной сказки. А по утрам такого варенья, какое хочется именно сегодня. Потому что иначе она не станет есть кашу.
А кто сделает ей «гуси-лебеди»?
Потому что так ей делали только дед с бабой. Да и то обязательно вместе.
Когда на асфальте после дождя оставались большие лужи, дед с бабой крепко брали внучку за руки.
Поднимали высоко, быстро проносили над лужей и приговаривали: «полетели-полетели»! Сколько луж столько и «гусей-лебедей».
Правда, порой она канючила и без дождя.
Но тут уж дед с бабой поднимали её всего раза два-три.
И говорили: вот соберётся дождь будут тебе и гуси, и лебеди.
Однажды, пролетев над лужей и приземлившись, она спросила, держась за ладони бабы и деда:
А я сама смогу полететь?
Сможешь. Только сначала вырасти, ответил дед, загадочно улыбнувшись.
Она задумалась.
А другие люди летают? спросила она.
Все летают. Многие улетают, когда взрослеют, объяснил дед. Другие, когда старые становятся, тоже улетают, только уже, понятно, в другие места.
А в какие другие? навострила она уши: такого она ещё не слышала.
Рано тебе об этом думать, дед поймал укоризненный бабин взгляд и закончил разговор.
Ночью она отчего-то проснулась.
Тихо полежала на нижней полке, но не могла уснуть. Они ехали втроём, четвёртое место пустовало.
Она хотела выйти в коридор. Но купе заперто, она не сумела бесшумно его открыть. Тогда кое-как отстегнула серую дерматиновую шторку. Шторка устремилась вверх, на середине окна застряла, но вскоре с шорохом опять поползла кверху.
Ритмично стучали колёса, поезд покачивался в такт, взрослые спали.
Она отодвинула подушку, встала коленями на диван и с неясным волнением приникла к окну, держась за лакированную раму и привинченный стол.
Снаружи гудели провода, мелькал чёрный лес. Проносились огни бежали навстречу поезду, а, поравнявшись, внезапно освещали окно и всё купе, и тут же убегали в хвост.
Скорый поезд Самара-Москва на всех парах мчался вперёд. В ночь и неизвестность. Оставляя позади что-то абсолютно беззаботное, совершенно счастливое, надёжно защищённое.
Детство.
То, что не повторяется
Но повторится. Обязательно.
Просто в другое время и в другом месте.
Когда-то
Посмотрев «Спокойной ночи, малыши!», внучка укладывалась спать.
Но только после обязательной бабиной сказки.
Баба уже перебрала все известные народные и литературные сказки, и просто занимательные истории. Теперь приходилось сочинять самой.
Наибольшим успехом у внучки пользовался один и тот же сюжет, в разных вариациях. Жила-была одна маленькая девочка, в общем-то, хорошая так, только, иногда непослушная (здесь внучка несколько напрягалась).
Но потом она исправилась и все стали любить её ещё больше (тут она успокаивалась, довольная). Что она делала, что видела, куда ходила, с кем дружила