свет луны прозрачно-бел.
Вновь Бештау пятигорбый
шапку белую надел.
Я везу тебе гостинец
образцы тревожных снов,
одиночество гостиниц,
тусклый отсвет ночников,
серебро замерзшей рощи
и костра холодный дым
Дирижирую порошей
и безмолвием ночным.
Пусть звучит светло, как прежде,
из продутой стужей тьмы
тихий гимн моей надежде
в исполнении зимы.
* * *
У разрушенного здания,
где крапивы урожай,
я промямлил: «До свидания»,
не сказал тогда: «Прощай!».
Паренек смазливой внешности,
я не знал, что не смогу
стать заложником у вечности,
быть всегда у ней в долгу.
* * *
Увезу тебя в лето, но это сосем не блицкриг.
Время опытный лекарь, оно тебя вылечит вмиг.
Здесь колючие ости беды, что махрово цвела,
здесь январь расчехвостил остатки былого тепла.
Здесь коростою лепры покрыты сугробы души
Увезу тебя в лето от лютых морозов-душил.
Здесь противно и тошно и вольная жизнь на кону.
Увезу тебя в то, что не снилось еще никому.
Я хвалиться не стану, и ты не одобришь меня:
тут звучит беспрестанно мелодия летнего дня.
Это вовсе не лишне, не сон это вовсе, а явь
Ну, а если не слышно, в наушниках громкость прибавь.
* * *
Конечно, мы её не ждём
и пояс не затянем туже.
Когда беда приходит в дом,
то это наводненья хуже.
И что-то схватывает грудь,
радикулит какой-то шейный
И невозможно обмануть
себя словами утешенья.
Какого же теперь рожна
опять не сплю я до рассвета?
Какая логика нужна,
чтоб сердцу объяснить всё это?
Жизнь нам даётся однажды
* * *
Шустрые ветры сдуют белую благодать
Заново молодую дай мне тебя узнать!
Видеть сакрально-синий свет, когда в час весны
солнечной звонкой силой стебли опять полны.
Видеть, что вновь лазорев близкого неба край
Слышишь: играет зорю юный сигнальщик май?
Стань же опять другою, морем без берегов,
мир захлестнув пургою яблоневых снегов.
* * *
Ночью всё, что растёт, прозревает в саду:
синеглазые сливы глядят в высоту,
как смуглянки-цыганки, две вишни стоят
А ещё здесь случается яблокопад,
когда звёзды свою затевают кадриль,
и луна покидает стыдливый альков,
и теплеет, как речка, небесная стыль
от прильнувших доверчиво к ней облаков.
Люди спят. Им, наверно, совсем невдомёк,
что творится на свете. Их мир это сны.
Он предельно безумен, предельно жесток
и не знает законов весёлой весны.
Люди спят. Им, похоже, нисколько не жаль,
что не видят они, что не знают секрет,
как глаза раскрывает прозревший миндаль,
и у них необычный лазоревый цвет.
Люди к счастью не выстроят вовсе мосты,
знать не знают они: наделяет весна
тех, кто любят, глазами святой чистоты,
и они голубые, как марево льна.
* * *
С печалью затяжною храню обрывки сна,
где я иду с княжною, что вовсе не княжна.
Тогда я был румяней, чем юный пионер.
Все было, как в романе, там я искал пример.
Все так банально было, и повод, вроде был:
она меня любила, а я себя любил.
Ответить ей? Куда там! Какая тут нужда?
Уехала куда-то в Прибалтику княжна.
И лишь подруге Даше сказала: это месть,
поскольку знает даже, что я не тот, кто есть
Я был от злости черен, обидно аж до слёз.
Скучал я, как Печорин, по никому всерьёз.
Судьбой не оглоушен, никем не покорён,
я вешал всем на уши гирлянды макарон.
Но совесть укоряла, проклюнувшись опять:
искомкав одеяло, не мог я ночью спать,
рвал из подушки перья, бросая на диван,
и вспоминал свой первый, неконченый роман.
* * *
Лупит в стекла дождь, озон,
небо тучами зашито
Ты пойми, что я твой зонт,
твоя крыша и защита.
Нахлобучив туч башлык,
кроны сад взметнул отвесно
в нем бурлит, как сок шашлы,
терпкий сок в стволах древесных.
И опять, беспечно-юн,
слышит этот старый город,
словно звон гитарных струн,
светлых струй веселый говор.
И пускай все дни дожди,
пусть тучнеют тучи градом,
только ты не уходи,
будь всегда со мною рядом,
чтобы, как в каком-то сне,