твой далекий несмелый смех,
льдинка так звенит о бокал.
И твой голос он вдруг поник,
точно мак, ему не ожить.
И сменяется смех на крик,
на обиды твоей ножи.
А теперь и обид тех нет,
память высохла, как горбыль.
И не дождь уже только снег,
только ветер несёт судьбы.
Ждал тебя на свою беду,
будто лучик звезды, но лишь
ты похожа тем на звезду,
что ночью горишь.
* * *
Душный ветер вновь идет на нас войной.
Глянешь всюду гор коричневых кайма.
Чайки с криками несутся над волной,
с шумом в воду зарывается корма.
Мы устали быть счастливыми уже.
Я к тебе сейчас в последний раз прильну
Солнце в моря опускается фужер
алым камешком рубина в глубину.
Сколько дней без отпусков я оттрубил
с той поры, но до сих пор сверкает мне
это солнце, как пылающий рубин,
даже в мутной, потемневшей глубине.
* * *
Не чувствуя с миром разлада,
ты жил, никогда не скуля,
но мир вдруг становится адом
и всё начинаешь с нуля.
И день тот обрадует летний,
и не возмущает, когда
шуршат по-мышиному сплетни
теперь от них мало вреда.
И вовсе не надо разборок.
Ты лишь бескорыстия ждёшь
от той, нет дороже которой,
совсем не способной на ложь.
* * *
Уходить пора пришла
времени до боли мало
Рукава намок обшлаг
от летящего тумана.
Он втекает в узкий створ
дворика, где тает лето,
но ведём мы разговор
абсолютно не про это.
Словно дым, он невесом,
в синих тлеющий просторах,
ни о том и ни о сём
как невнятный липы шорох.
Скрип ступеней нервный скрип
(и кого там только носит?).
Тишина. И чей-то крик,
доносящийся из ночи.
Ты в тени исчезнешь той,
что угаснет в час восхода.
Подожди! Я крикну: «Стой!»,
с опозданием в три года.
* * *
На гражданке еще продолжается лето,
на цветах стынут капли прозрачных росинок.
Здесь песок да такыры. И, кажется, нету
ощущенья того, что ты связан с Россией.
Дни тяжелые камни, что бухают оземь.
Служба в армии жесть, врут Кобзон и Ошанин.
Принесло это лето холодную осень,
невеселую осень коротких прощаний.
Мы искали друг друга, расстались нелепо,
в подворотнях булыжных извилистых улиц
Ну да ладно, пускай не вернётся то лето,
пусть вернется не к нам к нам надежды вернулись.
* * *
Возможно, это только давний сон
Мы день на полуслове обрываем.
Наш дом как остров. Он необитаем,
поскольку был давно уже снесён.
Но мы придём сюда, устав от слов,
от спешки, жизнью вызванной шальною,
чтоб надышаться тёплой тишиною,
что притаилась, словно птицелов.
Тот год ещё не предвещал потерь,
не думалось, что рушатся стропила.
И всё тогда куда понятней было,
и всё открыто, как входная дверь.
Не знали мы, что станет всё чужим,
что нас настигнет камнепад печалей,
и мы молчали, мы тогда молчали,
поскольку мир молчаньем постижим.
И тишина не пряталась ничуть,
утопленная в то сырое лето,
хоть дождь шумел Но значит ли все это,
что в шуме скрыта истинная суть?
Нет, сути нам с тобой не миновать:
уже давно преследует нас тенью
молчанье, что несёт нам облегченье,
молчанье, не умеющее лгать.
* * *
Откуда я всё это знал? Ведь был я не пророк.
Откуда, из какого сна я это всё извлёк?
А это и не сон уже, а так сплошной обман,
и сверху белое драже швыряет в нас зима.
Обман надёжно скрыт в словах, он мутная вода
Я что-то навсегда сломал, не верилось когда.
Обман как душный сеновал, а явь простор мечтам,
когда, как речка, синева в глаза впадала нам.
Но всё пошло вперекувыр, всё стало вдруг не то,
ведь в чём был тот обман, увы, не знал из нас никто.
Нет, я нисколько не позёр, но тут такой загиб,
что лучше пережить позор, ведь мы теперь враги.
Враги Я этому не рад, но это не сказал.
Враги, когда отводим взгляд, чтоб не глядеть в глаза.
Враги когда прощенья ждешь, но мир недостижим.
Враги когда мы верим в ложь, а правду говорим.
ПИСЬМО ИЗ ПЯТИГОРСКА
Снег. Январский воздух горный,