Самосвалы ссыпают гравий, оглашенно мотор ревёт
Не укладывается в график запланированный ремонт.
Перебои в поставках часто они были до нас давно,
и мы кроем вовсю начальство, хоть виной всему не оно.
Кроем дружно мы всю систему, и теперь понимаю я:
наша жизнь далека от схемы планомерного бытия.
Я по фене ещё не ботал, да вот ботаю в унисон.
И от этой тупой работы, как мешки, мы валимся в сон.
Над бытовкой блажит синица, разлетаются облака,
и асфальт почему-то снится, непросохший ещё слегка.
* * *
Отравлен ты смертельной из отрав
тебя купили власти с потрохами
А где-то есть страна дремучих трав
и есть цветы, что росы отряхали.
В том паутинном, лешачьем лесу,
где у ручья серебряные струи,
ты трогал говорливую листву,
осваивая азбуку лесную.
Ты постигал неведомый язык,
что состоит лишь из одних шипящих,
и был понятен каждый птичий крик
и треск деревьев в непролазных чащах.
Забыл ли ты тот сумрак голубой,
тот взгляд луны, рукопожатье веток,
когда природа говорит с тобой?
С тобой одним. Как с другом. До рассвета.
* * *
Земля это маленький остров,
но манит нас звездный причал.
Найти во Вселенной не просто
каких-то разумных начал.
Но мы, позабыв о насущном,
уверены: в логове тьмы
есть кто-то, какая-то сущность,
что думает так же, как мы.
И так же вздыхает ночами,
и видит, как прежде, одно:
лишь ровное зыбкое пламя
миров, что остыли давно.
* * *
Любовь нельзя измерить, коль в ней наплыв огня
Разлука не измена, не осуждай меня.
Что мне с собой поделать? Я в небо рвусь опять.
К небесному приделу не надо ревновать.
В непостижимой шири так долго ждёт, маня,
единственная в мире Вселенная моя.
Я ощущаю убыль, когда она не ждёт.
Прости, но я двулюбый, поэтому пилот.
Лечу в пространстве полом, чтоб, нагостившись всласть,
в траву на летном поле росистую упасть.
Нежнее нет свиданья, дозволь тебя обнять
Так после расставанья приходит к сыну мать.
* * *
Свет утра расплывчат и жидок,
он льётся по белым холмам.
Холодные губы снежинок
к моим прикоснутся губам.
Мы так же всё время рискуем
растаять в редеющей мгле,
прощальным скрепив поцелуем
любовь нашу к этой земле.
НАКАЗ ДЕМБЕЛЯМ
Кому чемодан, а кому Наше время кемарит.
Ещё нам три года носить сапоги и шинели.
Привет передайте деревьям, траве и Тамаре
девчонке, глаза у которой апрелем синели.
Что скажет она? Ну, об этом, наверно, отдельно.
Забот у неё Надо зонтик забрать из починки,
поскольку дожди А здесь так не хватает дождей нам,
в пустыне, где ветер никак не сочтет все песчинки!
Мы тоже уедем. И пусть это будет нескоро,
тем радостней встреча. Собаки охрипнут от лая.
И девочка эта посмотрит и скажет с укором:
«Ну, знаешь, так долго еще никого не ждала я».
* * *
Был чист тот вечер, как родник,
в осинность рощицы опущенный:
листва нависла над опушкою,
как рыжий лисий воротник.
Был чист тот вечер, как родник.
И мягок был зелёный мох.
И что-то мы вдыхали с ветром.
И шляпой старою из фетра
туман на землю рядом лёг.
Я это выдумать не мог.
Он плыл, стекая, как гуашь,
и обнимал листвой летящею.
Совсем уже по-настоящему
входил октябрь, как видно, в раж.
Такой нечаянный витраж.
* * *
Мы все усложнили. Мы любим и то на бегу.
Враждуем, взрослеем и всё это так торопливо.
А время несётся сквозь радость и нашу беду,
и, может быть, только мгновенье осталось до взрыва.
И мысли ещё в поднебесье порою парят.
Устойчиво всё. И не рушатся мифы и стены.
Как поезд курьерский, на всех своих мчится парах
неведомый гость из какой-то враждебной системы.
Материя смертна. Вселенная мрака полна,
и разум бессилен измерить её протяженье.
Начала ей нет ведь у бездны не может быть дна:
в ней царствует хаос, в ней вечно лишь только движенье.
Но кто-то пророчит: минуют века и века,
и все повторится, и к атому сложится атом,
и вновь мы родимся из трав и тычинок цветка,
из пламени плазмы такими, как были когда-то.