Я навсегда ту женщину прощаю за то, что я любил её когда-то
* * *
Я так хочу тебя забыть,
поскольку ты желаешь это.
Но как мне жить, но как мне быть,
когда так не хватает света?
Лишь случай отобрал права
на свет, когда в разгаре лета
под небом ластилась листва
Теперь же неба больше нету.
* * *
Два месяца с лишним, два месяца с лишним,
как тень моя призраком бродит по стенам.
И голос мой больше в квартире не слышно,
и кажется, будто она опустела.
Взгляни: пожелтели в прихожей обои,
и двери рассохлись, что кожей обиты.
Мы ссорились здесь и мирились с тобою,
прощая и не забывая обиды.
Здесь нас в январе донимали простуды
и не было крыльев душе для полёта.
И воздух был рыхлый и вязкий, как студень,
и мягко пружинил, как жижа болота.
И мы не смогли насладиться покоем
чего-то опять нам с тобой не хватило.
И что-то такое, и что-то такое,
в чём главное было, ушло из квартиры.
Всмотрись: по ночам одинокие тени
обходят березку и столик трехногий.
Всмотрись: это наши с тобою потери.
Всмотрись: это наши с тобою тревоги.
Они равнодушно, с нелепым усердьем
по мягким паласам ступают неслышно,
и хваткой бульдожьей сжимают предсердье
два месяца с лишним, два месяца с лишним.
* * *
Друг мой, стареем с тобою мы разно
словно дуплетом сразило нас с лёту.
Наша любовь миновала, как праздник,
и впереди только будней болото.
Точно две льдины, нас жизнь разносила,
холода в сердце добавили зимы.
Два одиночества несовместимы
даже одно оно невыносимо.
Что же глядишь ты из мрака и дыма,
Что же клянёшь непредвиденный случай,
друг мой единственный, друг мой любимый,
тихий заложник беды неминучей?
* * *
Опять листва порывисто-упруга,
а я в тюрьме хорошенькое дельце!
Всё в этом мире движется по кругу,
и никуда от этого не деться.
И точно так же позднею весною,
когда скворец зовёт свою подружку,
та женщина, что мне была женою,
пройдет с другим по улице под ручку.
Она себе прекрасно знает цену.
Мое упрямство так её бесило.
Она простить не сможет мне измену
тому, во что поверить я не в силах.
Пускай решит: вина моя большая,
а вот она ни в чем не виновата.
Я навсегда ту женщину прощаю
за то, что я любил ее когда-то.
* * *
Когда непрухи полоса,
я жду, как ожидают помощь,
твои восточные глаза,
непостижимые, как полночь.
Они и в полутьме блестят
на жарком бархате июля
Как я люблю твой быстрый взгляд
пугливый, словно у косули!
Не надо говорить слова,
не надо, ничего не надо,
когда кружится голова
от недосказанного взгляда.
И затеплится в сердце надежда
* * *
Я старым стал, и списан был на слом
мотор имел лишь минимум коней.
Меня теченьем времени несло
на мертвые завалы из камней.
Выходит, я машину в пропасть гнал,
шёл напролом, всё от себя меча?
С тупым прекраснодушием бревна
я ничего вокруг не замечал.
Но вот беда прокралась. Я не смог
спокойным быть. Я в нёй поднаторел.
И сжался свет в один большой комок,
и в нём я, словно мушка в янтаре.
Ну да, я был, конечно, дураком
я жил, свой мир надеждой заселя.
И нет опоры больше мне ни в ком,
и я надеюсь только на себя.
Себе внушу, что тайный я ведун,
что мне известно средство от тоски.
И цель одна: не победить беду,
а приручить, чтоб корм брала с руки.
* * *
Здесь такая парилка, что мы через раз только дышим.
Солнца жёлтая тыква похожа на морду слоновью.
Раскалённою сталью оно протекает по крышам,
и мне кажется, небо кровавой сочится слюною.
Не в дугу никому независимо это от ходки,
лишь мышам всё равно вновь свои совершают походы.
В безвоздушном пространстве, в аду африканской духовки
нам, наверно, не выжить, коль будет такая погода.
Где-то что-то горит. Мы не курим, но пахнет палёным.
Нет лесов уже больше одна остаётся зола там.
Сумасшедший июль. Равнодушие антициклона.